которое вывешивали сушить и которое славилось в этой местности своей белизной), в дальнейшем, в иной общественной среде, принимает иной эстетический характер и выпавший снег сравнивается не с белизной полотна, а с лепестками цветов или белые лепестки цветов со снегом.

п. 3352 Толкуется как песня жены, ожидающей возвращения мужа (или девушки, ожидающей возвращения любимого). Кукушка, являясь синонимом лета, указывает, что лето наступило и обещанный срок возвращения миновал (токи сугиникэри). Кукушка (хототогису) — постоянный образ песни лета, символ разлуки, печали. ОС правильно указывает на глубокую связь между полевыми, земледельческими работами и птицами, которой древние земледельцы уделяли особое внимание. Пение определенной птицы ассоциировалось у них с определенным сроком полевых работ.

И в этой песне первоначальный смысл был связан, возможно, не с мотивом ожидания возлюбленного и сроками свидания, а указывал на окончание срока определенных полевых работ. Кстати, кукушка, хотя и является синонимом лета, в песнях фигурирует как птица, поющая в пятом месяце (по лунному календарю), в начале которого обычно происходит посадка риса. Возможно, что поэтому первоначальный смысл песни был в том, что раз запела; кукушка, то время посадки уже прошло, т. е. срок этой работы миновал. А так как земледельческие работы сопровождались особыми обрядами, хороводами, брачными играми и весенние работы были временем любовных встреч, то впоследствии, естественно, произошло переосмысление последней строки: кончен срок работ, т. е. кончен и срок хороводов и встреч, значит, нечего ждать встречи с тобой.

п. 3353 Песня комментируется по-разному; это говорит о том, что песни М. подвергались неоднократному переосмыслению. ТЯ считает, что песню эту сочинил мужчина и говорит в ней о разлуке с женой, которая пошла проводить его до леса; ОС считает, что здесь речь идет о путешественнике, который попал в местность, славящуюся шумными хороводами и брачными играми. Переводим исходя из толкования ОС, в правильности которого убеждают многие песни кн. XIV, отражающие старинные обычаи, и в частности п. 3354. В обрядовых земледельческих процессиях других восточных провинций встречаются персонажи, называемые “кэйго” — “стражами”, “охраной”. Их функция заключалась в охране урожая, в охране ростков риса, или девочек, символизирующих эти ростки риса, и т. п. Возможно, далекий смысл песни имел в виду земледельческий обряд, связанный с весенним полем и брачными играми, но впоследствии песня утратила первоначальный смысл. И только местность, где это происходило, в своем названии (тому есть много примеров в древней Японии) сохранила намек на этот обряд.

п. 3354 Фусума — в данном случае яркие пестрые одеяла, которыми славится местность и которые отличаются особой мягкостью, так как в них кладут много ваты.

У людей в Кибэ (Кибэбито; Кибэ — название местности; битохито — человек, житель Кибэ) — так же называлась стража у заставы, у замка. В старину вокруг замков устраивали поселения, и крестьяне отбывали повинность, неся обязанности стражей. В стражи обычно брали из разных мест. Поскольку приведенные выше две песни одной провинции отмечены как песни-переклички, то возможно, их исполняли женская (предыдущую песню) и мужская (данную песню) половины хора и между ними была какая-то связь. Разговор о постели любимой во второй песне лишний раз утверждает во мнении, что и предыдущую песню можно, принимать в толковании ОС; возможно, когда-то “кибэбито” имели значение обрядовой стражи (см. п. 3353) и здесь имеется намек на особый обряд, однако память о нем давно утрачена. Перевод сделан по СН и ОС.

п. 3355 Рассматривается как песня, сложенная юношей, ожидающим под деревьями возлюбленную, обещавшую прийти.

п. 3356 В комментариях указывается, что этот мотив встречается и в позднейших народных песнях (ТЯ):

Если к милой ты идешь, любя,

Тысча верст тогда — одна верста,

А без встречи возвращаешься домой,—

Снова тысча верст перед тобой.

п. 3357 Песня мужа, уходящего в пограничные стражи.

п. 3358 Толкуется как песня, выражающая сомнение в чувствах юноши, переставшего приходить на ночные свидания.

Яшмовая нить служит иногда образом недолговечного, короткого; иногда, наоборот, служит образом долгого, продолжительного (см. п. 3082). Здесь используется первое толкование.

Фудзи — см. п. 317 (кн. III).

Нарусава — долина на северо-западе горы Фудзи, где беспрестанно слышен гул падающих камней, отчего в сочетании этого названия имеется глагол “нару” “грохотать”, “издавать гул” и т. п.

В последнем варианте дан образ беспрестанно идущего снега, падающего на вершину Фудзи, как образ неугасающей любви; этот образ встречается и в классической поэзии “Кокинсю” (X в.).

п. 3359 Толкуется как песня, выражающая чувство девушки, обманувшейся в возлюбленном и раскаивающейся в том, что нарушила заветы матери.

Хамацудзура — вид плюща, растущего на берегу и обладающего исключительно длинными корнями (ТЯ), поэтому служит сравнением и образом прочного, крепкого, бесконечного (в данном случае для чувства любви): доверяла тебе, думала, твоя любовь, как хамацудзура, прочная, а оказалось не так — вот смысл песни. Этот образ, подсказанный непосредственным хозяйственным опытом, отмечается и японскими комментаторами как типичный для народной песни. Однако сравнение не имеет текстуального выражения и только подразумевается. Такого рода параллелизмы, как и сам этот мотив, неоднократно встречаются в анонимных песнях М.

п. 3360 Песня девушки.

Образ белых волн, беспрестанно катящихся друг за другом к берегу, как образ повторяющихся встреч, беспрестанных чувств и т. п. встречается и в позднейшей классической поэзии Х—XIII вв. Следующая песня, сложенная от лица юноши, позволяет предполагать, что обе эти песни — парные и исполнялись женской и мужской половинами хора во время хороводов.

п. 3361 Толкуется как песня, передающая картину глубокой ночи в горах Асигара, в провинции Сагами (ТЯ)^ Среди гор Асигара, в стороне Асигара и т. п. — типичный зачин для многих песен, в состав которого входит название местности.

“Милая и я развязываем шнур…” — возлюбленные перед разлукой завязывали шнур одежды, как бы связывая этим души и т. п. с тем, чтобы развязать его только при встрече, по возвращении. Этот образ унаследовала и поэзия “Кокинсю”, где он служил уже только символом любовных отношений, любовной близости. Возможно, песня связана с брачными играми, которые обычно происходили в горах.

п. 3362 Полагают, что это песня пограничного стража, покидающего родные края (крестьян брали на службу на три года — см. кн. XX, комм. к п. 4321). ОС считает, что эти песни связаны со старинными верованиями, когда поклонялись богам дороги и поверяли им свои заветные мысли, желания, имена близких людей, прося их защиты и покровительства.

п. 3363 Толкуется как песня жены, ожидающей мужа, отправленного в столицу. ОС склонен считать ее песней возлюбленной местного чиновника, которую она посылает ему в столицу, куда он возвратился, отбыв срок службы. Мы переводим исходя из обычного толкования этой песни, но полагаем, что это позднейшая редакция.

ОС рассказывает о старинном обычае, когда, провожая кого-либо, сажали сосну или другое дерево и по тому, росло ли оно или увядало, гадали о судьбе уехавшего. Он дает иную редакцию трех последних строк, но без большой уверенности, так как считает особенно трудной для толкования стк. 3.

п. 3364 Толкуется как песня, выражающая упрек девушки, ждущей возлюбленного, который должен был вернуться к осени, когда созреет просо. В песне типичный “общий зачин” народной песни, куда входит название местности, где поют эту песню. В окрестностях гор Хаконэ и теперь известно много мест, где культивируют просо. В примечании к песне приводится еще один вариант трех последних строк.

п. 3365 Песня-клятва, где сравнение приводится в порядке противопоставления: скалы разбиваются, а твое сердце, твое чувство никогда не будет разбито — вот смысл песни. Рассматривается как клятва юноши своей возлюбленной, сомневающейся в его чувствах.

Мыс Микоси в Камакура славится тем, что волны там бьются с такой силой, что разбивают даже камни (ТЯ). О том, что у мыса Микоси в Камакура обычно стремительные волны и течение разбивает камни, говорится и в “Сагами-фудоки” (ТЯ).

п. 3366 Толкуется как песня юноши, сложенная по дороге к возлюбленной.

п. 3367 Комментируется ТЯ как песня девушки, утешающей себя и волнующейся по поводу отсутствия возлюбленного; ОС же считает, что песню эту сочинила девушка в утешение подруги, упрекающей своего милого за долгое отсутствие. Второе толкование более убедительно.

Быстроходная ладья (асигара обунэ) — маленькая лодка-ладья из дерева, растущего на горе Асигара. В “Сагами-фудоки” указывается на то, что деревья, растущие на этой горе, употреблялись в качестве материала для изготовления лодок, отсюда и само название горы Асигара от “асикари”, “аси-но каруки” — “легконогий”, и лодки, изготовлявшиеся из этого материала, назывались быстроходными.

“Кружит, кружит быстроходная ладья…” — комментаторы толкуют это как представление о занятом человеке, снующем по разным делам. Нам представляется это уже позднейшим толкованием. Первоначально, по-видимому, речь шла о рыбаке, уехавшем на быстроходной лодке и задержавшемся в пути; возлюбленную его утешают, что путь не может быть легким среди сотен островов и длится долго.

п. 3368 Толкуется как песня юноши, сомневающегося в возлюбленной и утешающего самого себя, или, по другой версии, песня друга, утешающего юношу. По-видимому, песни 3367 и 3368 являются парными, которыми обменивались юноши и девушки. Они одного содержания, в них выражены одни и те же чувства. В последней песне строки 1–3, вероятно, связаны с представлениями о любовной клятве верности; недаром ОС оценивает ее как песню, связанную с песнями-обетами [см. также песню-клятву (обет) 3392].

п. 3369 Песня, по-видимому, исполнялась мужской частью хоровода, так как сочинена от лица юноши. Здесь характерен образ “изголовья из рук” (тамакура), обычный для песен-перекличек. Мы полагаем, что это уже позднейшее толкование образа. Первоначально он был связан, вероятно, с брачными играми на полях, которыми заканчивались хороводы. Само слово “тамакура” означало первоначально, вероятно, “поле-подушка” (“та” может значить и “поле” и “рука”). И так как на поле во время брачных игрищ изголовьем служили руки любимой, то, возможно, впоследствии и произошла такая смена значений слова и другое толкование, особенно когда, оторвавшись от первоначальной народной почвы, это выражение вошло в обиход литературной поэзии.

п. 3370 ТЯ рассматривает эту песню как песню юноши, обращенную к возлюбленной, ссылаясь на комментарий известного филолога К. Мае. Он считает, что эту песню юноша поет девушке, которая мешкает развязывать свои одежды. Возможно, песня относится к циклу так называемых брачных песен утагаки.

Трава нико — в старинных словарях (Котоба-но идзуми — Отиаи Наобуми) говорится, что эту же траву называют еще “эмигуса” и “вакагуса”, т. е. “трава-улыбка” или “трава молодости”, она несколько напоминает папоротник, имеет твердый стебель, узкие листки с лиловатым, а весной с красным отливом; никогда не вянет, слывет очень красивой травой. И по этим причинам, по мнению ТЯ, является “дзё” (“введением”) к слову “хана” “цветок”, в данном случае “ханацума” “невеста”, “новобрачная”. По мнению ОС, речь идет о “кукле из травы”.

“Шнур, не распустив, легла…” — распустить шнур, развязывать шнур — см. п. 3361. Сравнение стыдливой возлюбленной “с куклой из травы нико” или “невестой из травы нико” имеет, по-видимому, древние корни, связанные с какими-то народными обрядами, обычаями, память о которых уже изгладилась: возможно, с символическими брачными сочетаниями духов растительности в виде кукол, сделанных из травы, что встречается у ряда народов в истории земледельческой обрядности. Название травы — “вакагуса” — “трава молодости” и приписываемые ей свойства вечной молодости, бессмертия особенно убеждают в этом. Не случайно она и служит непосредственной шапкой слова “хана”, что в обиходе земледельческих обрядов значит “плодородие” и, таким образом, позволяет предполагать, что образ куклы из травы или “невесты из травы нико” связан с обрядом, способствующим обеспечению урожая, процветания и т. п.

п. 3371 Толкуется как песня мужчины, сложенная в пути. ОС поясняет, что речь идет о богах дороги, в частности о божестве, обитающем в этом священном месте. Об этом божестве говорят, что оно не пропускает дальше, если не откроешь ему, что скрываешь на сердце, поэтому от страха мужчина сказал имя любимой женщины, что таил в