ответила срывающимся голосом:
— Это ради вас же, несчастный! — и выбежала на улицу. Человек еле поспел за нею со своим зонтиком.
Не разбирая луж, она летела по переулку. «Да-да, ничего, кроме несчастий, я ему не принесла. Соня права, во всем права!»
Чудом Лизавета Сергеевна избежала сильнейшей простуды. Возможно, благодаря той жизни, что таилась внутри, и на спасение которой организм женщины направил все силы. Теперь ей казалось, что крохотный огонек надежды погас, и больше ничего не оставалось у нее, кроме будущего ребенка Nikolas. Она пока не знала, как расскажет обо всем детям, родственникам и знакомым. Да и нужно ли рассказывать? Пусть все решится само собой. Мужественно скрепившись душой, надо было жить дальше.
Из Петербурга вернулась Марья Власьевна. По ее рассказам выходило, что все устроилось с Ниной как нельзя лучше. Княгиня Павловская сердечно приняла племянницу, поселила у себя, представила ее ко двору. Марья Власьевна оставила девочку в надежных руках. Нина передала письмо, в котором благодарила маменьку за то, что, невзирая на все страхи, отпустила дочь в столицу. Пока что никаких разочарований, только надежды. Княжна Ольга ее приезду очень рада, да и Мишель тоже… Правда, она немного соскучилась по дому, по всем близким и особенно по любимой маменьке. Единственно с кем разлука не удручает — это с мисс Доджсон. Наконец-то я избавилась от ее презрительного фырканья на все мои высказывания. Впечатление было такое, что Нина нашла свое место, по крайней мере, на сей день. Лизавета Сергеевна еще раз мысленно благословила дочь.
— Говорят, Мещерский-то полтавский к тебе зачастил, — лукаво подмигивая, спросила Марья Власьевна в первый же визит. — Уж не жениться ли надумал на старости лет? Мог бы и помоложе, конечно, сыскать: чай, ни в одном доме ему отказу бы не было с таким-то богатством. А ты, матушка, не зевай! Чего тебе бобылкой сидеть? Жених завидный: хорош с лица, да и по мужской части, должно, справен, а? — и она захохотала, толкая в бок Лизавету Сергеевну.
— Да что вы, Марья Власьевна, ни о каком замужестве и помину нет! — отговаривалась дама сердито, но Аргамакова не унималась:
— Того и гляди эту дурищу в очках, Авдотью Федоровну, зашлет к тебе свататься. Вот умора-то будет! Она ж ничего в этих делах не смыслит: у нее девка двадцати лет перезревает, а эта все книжки читает! На дом-то не придут. Впрочем, — Марья Власьевна интригующе прищурила глаза, — может, там другой расчет? Мещерский сыну запретил жениться, но ведь голубки живут в одном доме, долго ли до греха? А там, глядишь, деваться некуда будет. Разве Авдотья-то Федоровна за ними уследит? Куда ей! Она же от книжки носа не поворотит.
— Будет вам, расскажите лучше городские новости, вы уж наверняка все знаете лучше, чем я, — переменила тему Лизавета Сергеевна.
Марья Власьевна, действительно, обнаружила поразительную осведомленность, если учесть, что в Москве она находилась всего лишь вторые сутки. Когда Лизавета Сергеевна выразила свое удивление, гостья самодовольно хмыкнула:
— А ты что думаешь, я уже успела побывать в некоторых местах, уяснить стратегическую обстановку в городе. Шутка ли, столько дней меня не было в Белокаменной!
Перед тем как отправиться восвояси, Марья Власьевна сказала:
— Не провожай, матушка, меня там Филька дожидается. Что-то ты бледна, нехороша. Не заболела ли, не приведи Господь? — она смотрела на хозяйку с неподдельной тревогой, но Лизавета Сергеевна вдруг испугалась, что Аргамакова догадалась об ее положении. Можно было представить, как эта новость займет все гостиные и станет главной сенсацией этой ходячей газеты.
— Нет-нет, спала плохо, да и только…
Стоило одной гостье покинуть дом Львовых, как лакей сообщил о визите старшего Мещерского. Лизавета Сергеевна невольно усмехнулась, припомнив давешние прозрения Аргамаковой. Когда же Алексей Васильевич вошел, и она увидела взволнованное лицо и цветок в петлице фрака, то чуть и впрямь не рассмеялась. Однако смех мог обидеть и даже оскорбить гостя, тем более что явился он на сей раз попрощаться. Дела свои он завершил, теперь отправлялся в Петербург, а оттуда — домой, в Полтаву.
— В театр мы с вами не сходили, но это исключительно по вашей вине! — говорил Алексей Васильевич за ужином. — Вольно ж вам безвылазно сидеть в доме, когда начались сезоны. Литературные салоны вы не посещаете, но это я могу понять: давеча побывал в одном доме, у знаменитой дамы. Чего только не наслушался! Какие-то волосатые молодые люди в засаленных сюртуках и нечищеных сапогах брызгали слюной, рассуждая о благе России. Один целую корзинку бисквитов съел от волнения. Собеседника слушать не могут — свои слова непроизвольно выпрыгивают из небритых уст, успевай только произнести. На версту несет семинарией, однако, говорят. Студенты университета. Когда взялись читать стихи, я дал деру, спасая свои уши.
Почти никогда не замечающий детей, Алексей Васильевич вдруг обратился к Пете:
— Не пишите стихов, молодой человек! Лучше Пушкина не напишите, а дурных плодить нечего!
— Я не пишу, — почему-то обиделся Петя.
Весь этот вечер старший Мещерский был необыкновенно взвинчен и болтлив. Когда, по обычаю, кофе и трубку ему подали в кабинет Лизаветы Сергеевны, и за ними закрылась дверь, причина такого поведения гостя раскрылась. Несколько времени он сосредоточенно дымил, затем приступил к главному:
— Сударыня, я не мастер изъясняться, особенно по любовной части. Это совсем не моя роль, но я не могу уехать, не попытав счастья. Вы знаете, я одинок, как и вы, и думал, что так и помру. Но Амуру было угодно сыграть со мной, давно не юношей, злую шутку… — Он помолчал в поисках нужных слов. — Кажется, я полюбил вас, — и Алексей Васильевич совсем по-мальчишески покраснел, и больно кольнуло в сердце его собеседницу сходство его с сыном и трогательность объяснения.
— Так знаете что, — нарочито бодро продолжил гость, — выходите за меня замуж. Не надо, не отвечайте сейчас. Вы должны хорошо подумать. Условимся так: вы присылаете мне завтра до двух часов пополудни записку. Да или нет. Вот и все, и не надо ничего объяснять.
Далее трудно было сохранять непринужденность, и Алексей Васильевич, чувствуя это, поторопился откланяться. На прощание он поцеловал даме руку и серьезно посмотрел в глаза. Лизавета Сергеевна не выдержала взгляда.
После этого визита в ее душе поднялась настоящая буря. Нужно было принять решение и дать ответ. Да или нет. Впрочем, никаких сомнений, что «нет», однако, некий трезвый, рассудочный голос в ее голове требовал подумать, подумать. Прощаясь на ночь с детьми и видя их напряженные лица, какие у них бывают именно после визита старшего Мещерского, Лизавета Сергеевна думала: «Конечно, нет!» Однако, встречаясь с укоризненным взглядом Палаши, а потом, читая на ночь молитву и укладываясь спать, она вновь слышала тот омерзительный голос, который требовал подумать.
Алексей Васильевич, безусловно, вызывал симпатию, его интересно слушать, он излучает силу и властность, которым ей, как всякой женщине, хочется подчиниться. С ним было бы надежно, как в свое время с мужем. Но в глубине души Лизавета Сергеевна немного побаивалась его язвительной насмешливости, хотя высоко ценила оригинальность его ума и характера. Физически он тоже вовсе не вызывал ничего похожего на отвращение, будучи в прекрасной форме. Но все не то… Ребенок? Он ничего не знает, а если бы узнал? Алексей Васильевич, кажется, не находит в своей жизни места детям, тем более чужим. Ребенок, который родится у Лизаветы Сергеевны, его внук… Как все запуталось!
Подушка казалась жесткой, постель горячей, горло пересохло. Лизавета Сергеевна зажгла свечу, налила воды из графина и выпила. Затем она достала из шкафа рубашку Nikolas, коварно похищенную еще в деревне, и прижала ее к лицу. Едва уловимый запах, такой родной, незабываемый, еще сохранился и напоминал о тех трагических и одновременно счастливейших днях ее жизни…
Нет, никогда она не сможет быть с Алексеем Васильевичем такой естественной в проявлении своих чувств. Даже если привяжется к нему с годами, полюбит как мужа, как близкого человека, она никогда не будет так непосредственно счастлива, как с Николенькой. Только его взгляд, его прикосновение волнуют все существо любящей женщины, даруют рай. «Николенька — то, чего не хватает мне для полной гармонии существования, он — моя половина, без которой жить можно, но любить уже нельзя. И наш ребенок зачат был в любви, он такой естественный плод нашего союза, как сама любовь — естественный плод слияния наших душ…»
