Петербурге! Мишель называет меня Татьяной Лариной и посмеивается над моей склонностью к Байрону. Однако он мил, образован и, когда не пытается быть comme il faut, то вполне добрый малый. Пишите мне, маменька, накажите Маше и Ане тоже писать. Пете, я знаю, недосуг, да и не любит он.
Что водевиль, удался? Гости были довольны? Что имсс Доджсон? По-прежнему нюхает табак и ни слова не понимает по-русски? Madame шлет ей привет. Она здесь как рыба в воде и неразлучна со своей подругой-мадемуазель. Что тетушка и Татьяна Дмитриевна? Помогают ли Вам по хозяйству?
Скажите Маше, что она может взять мои краски и шелковые нитки. Что господа гусары? Наверное, их отпуск уже закончился, и они отбывают в полк? Не забывайте меня, маменька!
С нижайшим поклоном, искренним почтением и любовью
P. S. Княжне Ольге понравились мои платья, сшитые мадемуазель Соланж, она этому очень удивилась, так как считает, что в Москве не умеют одеваться со вкусом.
Лизавета Сергеевна долго еще сидела, перечитывая дорогие строчки. «Надо непременно написать и отчитать эту глупую княжну. Совсем заморочила голову бедному ребенку. Неплохо было бы что-нибудь стороною узнать, от тетушки Алины, может быть? Что представляет этот гвардеец? Нина очень доверчива и слишком пылкая…» Сердце Лизаветы Сергеевны наполнилось еще одной заботой. Уставшая, измученная за день, она незаметно уснула с краешка постели, на которой полыхал в жару раненый Мещерский.
Рано утром ее разбудил доктор, который пришел осмотреть больного и поменять повязку. Он, конечно, пожурил незадачливую сиделку за то, что не позвала на помощь горничную. Крауз нашел Мещерского в прежнем состоянии, без значительного ухудшения, и принял это как хороший знак. Еще раз обсудив все действия, к которым должна прибегнуть Лизавета Сергеевна в его отсутствие, доктор пошел укладываться.
После завтрака все отбывали в имение к Волковским. С девочками Лизавета Сергеевна снарядила мисс Доджсон, а за Петей должен был приглядывать его гувернер-француз, который изрядно разленился, пока Петей занимался Nikolas. Тетушка возглавила экспедицию, в помощь ей была приставлена Татьяна Дмитриевна, которая выполняла обещание терпеливо ждать и больше не терзала подругу расспросами.
Все «заговорщики» уезжали с унылыми лицами, каждый, подойдя на прощание к ручке Лизаветы Сергеевны, тихонько просил беречь Мещерского и обязательно посылать за ними, если понадобится помощь. Аннет горевала, что маменька не едет, и она никак не могла простить негодного Nikolas, который уехал, с ней не попрощавшись.
— Какая-то похоронная процессия, а не увеселительный вояж! — возмутилась Татьяна Дмитриевна. — На кладбище веселее.
Она томно оперлась на руку Волковского, забираясь в экипаж. Юрий Петрович последним садился в коляску. Он серьезно глянул в глаза провожающей их хозяйки и, поднеся ее руку к губам, произнес:
— Никогда бы не уехал от вас, кабы не неволя. Берегите себя, Бог вам в помощь!
— О чем это вы. Юрий Петрович? — встревожилась дама.
— Обо всем, — со вздохом ответил Волковский и стал взбираться в экипаж, задев головой верх коляски.
Пыли, по счастью, не было, однако, были лужи. Помахав с крыльца на прощание, Лизавета Сергеевна со стыдом призналась себе, что почувствовала невероятное облегчение. В доме, кроме дворни, никого не оставалось, а за несколько дней все может измениться…
Сегодня все вернулись из гостей. Опять трудности, но я уже не так волнуюсь: меж нас нет чрезмерно любопытных. За обедом только и разговоров, что о банях, о мастерской Волковского, о лошадях Давыдовых и всякой всячине. Анечка просит купить у Давыдовых лошадь, с которой она подружилась.
Мальчикам пора в полк, Таня тоже уезжает. Мы договорились с Сергеем, что ее оповестят по дороге обо всем, что я скрыла. Она должна быть готова отвечать на вопросы родственников Nikolas.
Бедный мой, он до сих пор не пришел в себя. Доктор уверяет, что это обычно для такого тяжелого ранения. Вчера, как он сказал, был кризис, после чего Nikolas должен понемногу поправляться. Однако жизнь его опять висела на волоске, а я могла только молиться за него и более ничего. К счастью, приехал доктор и принял крайние меры: он взялся отливать больного холодной водой. Говорит, так делали древние ацтеки, спасая самых безнадежных больных. Nikolas сутки напролет бредил и вскакивал, сбивая повязки, а к вечеру только хрипло дышал и постоянно просил пить. После обливания, кажется, ему действительно полегчало. Ночью все решилось, молодой организм победил.
Я так спокойно сейчас пишу об этом, но что стоит за подобным хладнокровием!.. Кризис миновал, и теперь раненый спит беспробудно уже сутки, но дышит ровнее, и жар, наконец, спал. Доктор сказал, что это еще одно чудо, и добавил: «Кто-то за него хорошо молился. А впрочем, молодость, здоровье…»
Да, я молилась. Я готова была отказаться от него, только бы он жил. И жертва, видимо, принята… Еще одно свидетельство тому, что нам не суждено быть вместе…
Сейчас, когда я пишу, Nikolas спокойно спит, его чело так ясно, лицо похудело, но уже не так бледно и мертвенно… Я люблю его, куда деться от этого горького чувства? Все в нем родное, будто мы вместе — вечность…
Лизавета Сергеевна отложила в сторону перо и склонилась над Мещерским: ей показалось, что он шепчет. Поднеся поближе свечу, она увидела его осмысленный, ясный взгляд и с трудом расслышала:
— Давно я так?
Сердце женщины радостно забилось: он вернулся!
— Пятые сутки, коли вы о своем беспамятстве спрашиваете.
Nikolas едва шевелил спекшимися губами. Лизавета Сергеевна поднесла соусник и напоила больного. Напившись, он с трудом раздвинул губы в благодарной улыбке.
— Это вы… — опять скорее догадалась, чем расслышала Лизавета Сергеевна.
— Молчите, вам, наверное, нельзя говорить, — испугалась дама. — Я сейчас вызову доктора.
— Подождите… — непослушной рукой, чуть морщась от боли, Nikolas нашел руку прелестной сиделки и пожал ее. — Простите…
— После.
Лизавета Сергеевна вызвала Палашу, попросила разбудить доктора и сообщить ему, что Мещерский очнулся.
— Слава те, Господи! — истово перекрестилась заспанная девушка, которой изрядно досталось в эти тревожные дни. Она с любопытством покосилась в сторону кровати, но хозяйка остановила ее выразительным взглядом
— Ступай же.
Доктор явился в наспех накинутом шлафроке, извинился за свой внешний вид. Он был заметно обрадован известием, осмотрев Мещерского и прощупав его пульс, поздравил:
— С воскрешением, сударь мой! А мы уж было отчаялись увидеть вас среди живых.
— Благодарю… — слабо произнес Nikolas.
Крауз усмехнулся и кивнул головой в сторону сияющей от радости Лизаветы Сергеевны:
— Ее, голубушку, благодарите. Ночи не спала, выхаживала вас, как младенца.
Nikolas, кажется, смутился.
— Это, наверное, было неприятно.
— Грех вам, Николай Алексеевич! — возмутилась дама. — Вы были между жизнью и смертью. Доктор, ему не вредно много говорить?
— Пусть говорит, двигается, ест, если сможет. Я сейчас напишу, чем его кормить. Главное — желание жить, и чем активнее будет больной, тем быстрее встанет на ноги. Однако поосторожней с раной: опасность еще не миновала.
Радость прогнала остатки сна, Лизавета Сергеевна предложила доктору выпить стаканчик лафита.
