войну на Дальнем Востоке, где громил японских самураев. За мужество в воздушных боях его наградили несколькими орденами и медалями.

На лодке Кондрашева заменил молодой электрик комсомолец Алексей Масленников. Из учебного отряда прибыли матросы комсомольцы Николай Ишков и Виталий Сердюков. Они прошли теоретическую подготовку по системам погружения и всплытия. В группу рулевых-сигнальщиков прибыл матрос комсомолец Михаил Белоглазов. Для вновь прибывших составили план изучения лодки и соответствующего боевого заведования. Сроки установили жесткие. Инженер-механик С. А. Моисеев и старшины группы были хорошими учителями, а ученики — прилежными, и дело шло быстро. Молодые подводники сдали зачеты в назначенный срок.

А события на сухопутных фронтах развивались. Финляндия объявила о выходе из войны.

Мы с интересом изучали опубликованные в газетах условия перемирия, так как в самом ближайшем будущем нам предстояло использовать эти условия на практике: нам предоставлялось право пользоваться территориальными водами, портами, пристанями [231] и якорными стоянками Финляндии. Теперь подводникам не надо было форсировать смертоносные минные поля Финского залива, чтобы выйти в открытое море. Фарватеры финских шхер были свободны от мин.

22 сентября была освобождена от фашистских захватчиков столица Эстонии Таллин. В ее освобождении участвовали и бывшие лембитовцы Т.Б. Сумера, А.М. Аартее и А.Я. Сикемяэ.

В бригаде подводных лодок объявили оперативную готовность.

На лодку приняли мины, доставленные из Англии, и восемь боевых торпед отечественного производства. Оставалось получить продукты и закончить техническое снабжение.

Командир береговой базы подводных лодок Григорий Максимович Пружан, скромный, но очень энергичный и заботливый человек, артиллерист по образованию, волей судеб занимавший интендантскую должность, приходил на лодки в любое время суток. Он стремился, чтобы каждая лодка, готовящаяся к выходу в море, получила все продукты, положенные в автономном плавании. Трудно было обеспечить полный ассортимент продуктов, — многие из них были весьма дефицитными.г.М. Пружан обращался к начальству, ездил по складам и добивался их получения. Когда лодки заканчивали погрузку продуктов и материально-техническое снабжение, командир базы приходил и спрашивал: «Все ли получили? Есть ли претензии к базе?» — и был очень доволен, когда слышал почти всегда неизменный ответ командира лодки: «Спасибо, товарищ Пружан, все в порядке». И на этот раз Григорий Максимович побывал у нас на «Лембите» и услышал слова благодарности.

Теперь лодка была во всеоружии, и мы с нетерпением ожидали приказа о выходе в море. [232]

Наконец получен долгожданный приказ. 1 октября «Лембит» в составе эскорта вышел из Кронштадта. При входе на фарватер финских шхер нас встретил катер с лоцманом. Переночевав на рейде порта Хельсинки, пошли на запад. Весь офицерский состав лодки, готовясь к походу, изучал по картам эти извилистые, идущие среди островов и скал, фарватеры. Наличие лоцмана на борту никогда не снимает ответственности с командира корабля или с капитана транспортного судна. В этом первом плавании по шхерам штурман Митрофанов непрерывно контролировал место лодки. Вахтенные офицеры даже свое свободное время проводили на мостике. Мы хотели освоить плавание шхерными фарватерами, не прибегая к услугам лоцманов. Рулевые, натренированные в плавании по Неве, отлично вели лодку. И вот мы на рейде Утэ, на том самом рейде, куда с большим риском заходили в августе 1942 года. Теперь он стал для нас отправным пунктом для выхода в море.

Высадив лоцмана, спокойно произвели дифферентовку неподалеку от вестовой вехи, у которой два года назад вылезли на отмель. Мимо маяка Утэ и разрушенного маяка Лильхару прошли в крейсерском положении, а затем срочное погружение.

Раньше мы выходили в открытое море после напряженных, изнурительных дней форсирования противолодочных рубежей Финского залива. Сейчас мы не чувствовали усталости, были полны сил и желания сразиться с врагом.

Нам был отведен район боевых действий в южной Балтике, от порта Свинемюнде в Померанской бухте до меридиана маяка Риксхефт. По данным разведки, интенсивное движение судов противника наблюдалось по направлению от портов Свинемюнде и Кольберга к северной границе банки Штольпе.

Находясь в этом районе, обнаружили немецкий миноносец типа «Z» и пристроились за ним. Миноносец [233] шел полным ходом и быстро скрылся, но штурман Митрофанов успел определить курс — 225°, он вел прямо в порт Свинемюнде.

9 октября на путях движения судов к Кольбергу и Свинемюнде мы выставили минное заграждение из 20 мин. Через три часа после минной постановки услышали сильный взрыв. Кто подорвался — установить не могли, так как уже отошли от выставленных мин на расстояние, недоступное для обозрения в перископ.

Наступили сумерки, за день аккумуляторные батареи разрядились чуть ли не до предела. Гидроакустики внимательно прослушали горизонт. Присутствие кораблей не обнаруживалось. Всплыли в крейсерское положение, и я вышел на мостик. Пользуясь ночным биноклем, осмотрел горизонт, море было пустынным. Низкие темные тучи покрывали небо, небольшая волна с юго-востока не мешала плаванию. Включились на винт-зарядку. К месту минной постановки шли под водой целый день, а сейчас скорость хода была в пять раз больше, и лодка быстро приближалась к бую у банки Штольпе. Как только открылся его оранжевый огонь, Митрофанов взял на него пеленг, и мы несколько подправили курс. Вдруг вахтенный сигнальщик Корниенко доложил:

— Товарищ командир, у буя стоит катер.

И сразу же мы увидели яркие вспышки точек-тире, направленные с катера в нашу сторону.

— Стоп винт-зарядка! Оба дизеля полный вперед! Боевая тревога!

— Товарищ командир, что ему отвечать?

— Что надумаешь, то и ответь.

Корниенко схватил ручной сигнальный фонарь и начал «морзить». Катер прекратил сигналить, По-видимому, немцы пытались понять, что передают с лодки. А Корниенко, как истый украинец, перешел на родной язык и быстро строчил: «Уходи к бисовой матери, а то утопим!»

Если идти на Мемель, то от буя надо было на несколько градусов изменить курс вправо, а если идти в Пиллау — лечь на курс 90°. [234]

Когда до буя оставалось два-три кабельтова, катер отдал швартовы и снова стал «морзить». Корниенко отвечал ему знаком «понял», как это принято у нас. Вдруг катер дал ход и пошел на пересечение нашего курса. Еще несколько секунд, и лодка врежется в левый борт катера.

— Право на борт, курс — девяносто!

Катер дал полный ход, лодка начала поворот вправо, и столкновения не произошло. Расстояние между нами быстро увеличивалось. Катер лег на контркурс, дал два длинных тире. Корниенко ответил тем, же сигналом. На этом встреча закончилась. Когда огонь буя стал едва различим, легли на норд и включили винт-зарядку.

За утренним обедом, после ухода под воду, эту интересную встречу шумно обсуждали. «И у фрицев бывает прорушка», — говорил Корниенко.

Думаю, что силуэт советских подводных лодок был хорошо известен личному составу катеров противника. У всех лодок, воевавших на Балтике, на палубе или мостике были пушки. У «Лембита» пушки не было видно, кроме того, вся надстройка резко отличалась от силуэта лодок отечественной постройки. Шли мы, не прячась, курсом от немецких баз, вот и приняли нас немцы за своих. А неувязку со световым разговором на катере могли счесть как неожиданное изменение кода.

Через сутки впервые за все время войны обнаружили большую группу военных кораблей. Не помню, кто из вахтенных офицеров доложил о появлении конвоя, но картина, увиденная мною в перископ, крепко запомнилась. Влево на горизонте удалялись несколько малых тральщиков. Два эскадренных миноносца типа «Z» шли на параллельных курсах; посредине, несколько отступя, шел крупный корабль, похожий на крейсер или даже линкор, а за ним еще два корабля, класс которых я определить не мог. Группа шла на большой скорости.

— Боевая тревога! Приготовить торпедные аппараты! Стрельба залпом из четырех торпед! [235]

Моментально экипаж лодки занял боевые пост. Мой помощник Михайлов с таблицами торпедной стрельбы и тетрадью для записей и штурман Митрофанов с планшетом у карты готовы к расчетам боевого курса. Ошерович и Ченский со всей минно-торпедной группой колдуют у торпедных аппаратов. Инженер-механик Моисеев не спускает глаз с многочисленных приборов, показывающих работу механизмов.

После двух подъемов перископа определили курс и скорость противника, в крупном корабле я опознал крейсер «Нюрнберг». О таком объекте атаки передали по переговорным трубам в отсеки. На боевых постах все удвоили внимание.

Получая от меня данные — пеленг и дистанцию, Михайлов и Митрофанов рассчитали боевой курс. Боцман Дмитриев и рулевые Корниенко и Корешков отлично вели лодку по глубине и курсу.

Последний подъем перископа; по расчетам, до залпа осталась одна минута.

— Аппараты товсь!

Вдруг «Нюрнберг» резко изменил курс. Командую:

— Право руля! Право на борт!

Но крейсер циркулировал быстрее лодки и показал нам корму. Пришлось спокойно и четко скомандовать:

— Отставить товсь! — Необходимо было подчеркнуть слово «отставить», иначе торпедисты, ожидавшие совсем другую команду, сгоряча могли нажать на рычаги, и торпеды пронеслись бы мимо цели.

Я уже писал ранее, что такие срывы атаки больно отражаются на всех. Но приходится смириться и держать нервы в узде.

На другой день снова появился эскорт тех же кораблей. На этот раз обнаружили их на большом расстоянии. Вся группа, придерживаясь генерального курса, шла коротким зигзагом. Началась классическая атака с большой дистанции. Но снова нас постигла неудача. Не успевали мы выйти на угол упреждения, как крейсер отворачивал. В некоторой степени это [236] происходило потому, что маневренные элементы лодки сильно изменились из-за специальных противоминных устройств, имевшихся в этом походе на ее корпусе. Замедлилась циркуляция, и увеличилось время ухода лодки под воду. Возможно, сказалось и отсутствие у меня опыта торпедной стрельбы по быстроходным целям, идущим зигзагом.

Так эта крупная цель только подразнила нас, и я был в очень удрученном состоянии.

Следующая ночь была темная, изредка сквозь тучи проглядывала луна, море спокойное. Со мной на мостике, как и всегда, нес вахту командир отделения рулевых С. М. Корниенко. Он заметил на горизонте светящуюся точку. Сразу же я изменил курс, и мы пошли по направлению к ней. Вскоре вырисовался силуэт транспорта. Он был не больше 5 тысяч тонн водоизмещения.

На транспорте нас заметили, но, по-видимому, приняли за катер, включили ходовые огни и передали сигнальным фонарем какое-то слово. Не получив ответа и опознав в приближающемся корабле подводную лодку, транспорт изменил курс, увеличил скорость хода и выключил все огни.

Я объявил боевую тревогу. Полным ходом под дизелями пошли на сближение. На мостик вынесли ночной прицел. Из первого отсека Ошерович доложил о готовности выполнить двухторпедный залп. Легли на боевой курс. Обычно на дизель-электрических подводных лодках торпедная стрельба в надводном положении производилась на ходу под электромоторами. Когда до залпа оставалось две минуты, я скомандовал:

— Стоп дизеля, перейти на электромоторы! Моторной группе Грачева и группе электриков Тронова надо было действовать четко и быстро. От их работы во многом зависел успех атаки.

Шум работающих дизелей лодки на море слышен далеко. Как только перешли на электромоторы, сразу наступила необычная тишина. В это время из-за туч выглянула луна, стало