И снова — молчание.
— Где сейчас этот… ижевский?
— На третью его отвезли. До этого — тут допрашивали. Не в основном здании.
Под этим словом третья — значилось кое-что, что при раскрытии могло вызвать скандал общероссийского значения. Подобно ЦРУ США — российское ФСБ в рамках борьбы с исламским терроризмом начало создавать тайные центры передержки, допросов, пыток, заключения. Начали пропадать люди… началось все это в Москве после взрыва Домодедово, а теперь люди пропадали по всей России, сотнями в год. Их содержали, допрашивали, убивали в замаскированных под обычные коттеджи, склады, коммерческие здания фирмы, попытки написать об этом жестко пресекались. Это можно было оправдать тем, что теперь это стало стандартной мировой практикой борьбы с терроризмом, ФСБ всего лишь переняло опыт ЦРУ — а исключительная общественная опасность исламского экстремизма оправдывает любые меры против него. Наверное, это и самом деле было так. Разница была лишь в том, что ЦРУ поступало так с гражданами чужих стран — а ФСБ — со своими гражданами.
И впервые там оказался один из своих.
— Он все еще там?
— Да… наверное.
— А взрыв у дверей?
— Этот… шакаленок какой-то! Из отмороженных, это тут вообще не причем. Гранату взял и мстить пошел!
— Так…
Генерал принял решение. Достал из стола несколько листов бумаги.
— Пиши.
— Что писать…
— Как было пиши. Попробую пока тебя отмазать…
Генерал вышел из кабинета. Вместо него зашел адъютант, устроился у двери, сверля Гумерова внимательными и жестокими глазами.
Вздохнув, Гумеров достал ручку и стал писать…
Генерал вернулся через полчаса, с довольным видом. Отобрал бумаги, бегло проглядел. Взглядом приказал адъютанту выйти.
— Вот и молодец…
Толоконников протянул руку — и Гумеров плача, приник к ней губами. Он не сомневался — что только что спас карьеру и возможно, жизнь. За пределами Управления жизни нет! Кто нормально уходит — тот и на гражданке нормально живет, при случае — помогут, поддержат, прикроют. А тут… Вышвырнут, намекнут кому надо, что этот — изгой, ни помощи, ни защиты ему не будет. И на него — накинутся и растерзают — все, кого он переехал, кого обокрал, кого построил. Растерзают, по миру пустят… хоть в петлю. А его коллеги — будут с улыбкой на все это смотреть.
Гумеров, до этого относившийся к твердо националистической, башкирской платформе, еще при Муртазе Губайдулловиче стоявший у истоков агрессивного башкирского национализма и сейчас втихаря работающий против Толоконникова — обрел нового хозяина и новую команду. Поцелуй руки был символом, проштрафившийся — и на колени готов был встать и ботинок поцеловать[31] …
— Значит, так. Опера своего — убери… да не сейчас, не сейчас… Потом. Но убери. Ненадежен он…
— Понял! — на лице Гумерова было живейшее понимание и чуть ли не благоговение.
— С удмуртами я утряс, они шум поднимать не будут. Бери этого опера своего, которого ты распустил, езжай на третью, забирай этого гаврика. Работайте с ними в контакте. Бросайте все силы — найти заложников. Не может быть, чтобы твой не знал — где. Потом подключайте спецназ, я команду уже дал. Как сделаете — выходите на контакт, пусть они дадут команду выпустить этого… бородатого. Ясно?
— Ясно.
— Я на трубе. Звони, не пускай на самотек. Подключай спецов, пусть постоянно слушают все трубы. И пеленгуют. Но резко — ничего не делай… Просто контролируй.
— Понял… спасибо… Виктор Владимирович.
— Спасибо не шуршит… — строго сказал генерал, — двести передашь [32]. Как разрулим.
Внутри у Гумерова все заледенело.
— Есть.
— Иди. Разгребай, что навалили…
Комкая в горле крик — Гумеров повернулся и вышел
Башкортостан, Россия
Вечер 29 июля 2015 года
Телефон Котова зазвонил внезапно — когда он и надеяться уже перестал. Это была единственная, очень тонкая ниточка, на которой еще держались жизни его друзей и соратников. Оборвись она — и все, больше ничего не будет…
В трубке было тяжелое дыхание… уродов учили, как нагнетать обстановку. Неслабо учили.
Котов выключил телефон. Нельзя поддаваться психологическому давлению противника. Замурлыкал какую-то песенку, чтобы снять напряжение.
Телефон зазвонил на пятой минуте. Очевидно урод, который решил с ним в игры поиграть, ждал, пока русский начнет ему перезванивать. Ага, хрен дождется…
— А ты невежливый, кяффир, — заговорила трубка, — не опасаешься?
— Поцелуй меня в зад, сын свиньи.
Котов снова выключил аппарат.
На сей раз — перезвон прошел почти сразу. Очевидно, ему удалось вывести урода на другом конце из себя.
На сей раз — разговор начался с крика. Длинного, страшного, разрывающего барабанные перепонки.
— Слышал, кяффир? Это русист так кричит. Хочешь, я его женщиной сделаю?
— Говори, говори… Я сейчас с винтовкой лежу на крыше. Медресе — напротив. Там как раз какой-то движняк нездоровый намечается. Бах — один правоверный ушел. Бах — двое правоверных ушли. Бах — еще один у Аллаха. Ты в эти игры со мной не играй, ишак бородатый. У тебя в руках только трое — а я как минимум десятерых положить успею. И уйду. А потом — еще десятерых. Тут тебе не Сеянтус[33], тут тебе Катынь будет!
Трубка какое-то время молчала. Очевидно, к таким раскладам никто не привык — они творили террор, но никто не думал, что террор может быть применен и к ним. А ведь даже в Коране написано — что нельзя отнимать жизни, имущество, женщин у неверных, если это приведет к гонениям и смертям среди мусульманской уммы.
— Ты забрал шейха. Что ты хочешь? — наконец, спросила трубка.
— Меняться будем. Ты мне — моих людей. Я вам — вашего Шейха.
— А дальше?
— А дальше — как Аллах рассудит. Но если мои друзья не будут живы — я с вашим духовным лидером такой диск запишу, что всем дискам диск будет. И в Интернет его скину. А потом — и ваших пойду мочить, по десятку за голову нашего. Мне по…ю, я — смертник.
Трубка какое-то время молчала.
— Говори, где обмен, русский… — наконец спросил ваххабит.
