на юрфаке, он мужественно боролся с тошнотой и головокружением. С бледным как мел лицом, все-таки выдержал зрелище проводимой аутопсии, от первого касания скальпелем кожи до исследования легких, сердца, желудка. Только уже на финальной стадии, когда увидел, как мозг помещают вместе со внутренностями в брюшную полость, а черепную коробку набивают тряпками, по-настоящему испугался, что его стошнит прямо при всей группе. И выбежал в коридор. Тогда кто-то из экспертов и объяснил, что не пустой чаек надо перед такими визитами пить. А позавтракать и что-нибудь сладкое съесть. Это неверный стереотип – будто вывернет наизнанку. На пустой желудок и тошнит чаще, и сознание потерять можно… Панический ужас перед кровью, разрезанными животами, развороченными грудными клетками прошел у Седова еще в студенческие годы. Но полной эмоциональной независимости от этой картины освежеванного человеческого тела все-таки не наступило. После похода в морг Владимиру казалось, что все вокруг пропитано едкими запахами формалина и экскрементов. А еще скелет и внутренности каждого случайного прохожего, как при рентгене, почему-то виделись пугающе отчетливо.

Когда была возможность перекусить перед общением с судебными медиками в секционной, Седов всегда ею пользовался. Видимо, организму в стрессовом состоянии действительно нужен какой-то резерв энергии…

Сладкая булочка, мягкая и ароматная, колом стояла в горле. Седов сделал пару глотков чаю аж с четырьмя ложками сахара. Набросил куртку, взял портфель. И, убедившись, что все нужные бумаги убраны в сейф (а это значит, что имеющая склонность превратить протокол допроса в горстку пожеванных клочков Амнистия будет вести себя прилично), закрыл дверь кабинета.

Ему, конечно, хотелось поехать на машине. Салон «Жигулей», пусть и прокуренный, дребезжащий на каждой колдобине, все равно лучше вагона метро с утрамбованной людской массой. Но, посмотрев на часы, Седов грустно вздохнул и направился к ближайшей станции. В такое время проспекты и шоссе уже начинают закупоривать пробки.

Выиграть гонку к свободному месту в вагоне оказалось непросто. Но Седов все же успел плюхнуться на скамейку раньше шустрого худого парня с ненатурально белыми патлами.

Через стекло, в соседнем вагоне, виднелась симпатичная молодая брюнетка. Ее плечо по-хозяйски сжимала ладонь мужика, плешивого, с упитанными щеками и отвисшим подбородком. Личико девушки светилось от счастья.

«Неужели мы с Ингой выглядим так же нелепо? – поморщившись, подумал Седов. – Мне надо ее оставить – пусть устраивает свою жизнь с мужчиной, который ей больше подходит. В крайнем случае пора прекратить жрать что попало и пойти в спортзал. Хотя Инга уверяет, что ей нравится мой пузан и то, что я намного старше. Странные создания – женщины… Взять ту же Наталью Писаренко. Красивая баба. Не знаю, сколько ей лет. Встретил как-то ее с мужиком, думал, муж. А оказалось, сын. Хорошо выглядит. А рисует как отлично! Но ее профессия… Нет, в глубине души я никогда не соглашусь, что судебная медицина – это женская работа. Особенно если речь идет о красивой бабе. Но Наталья – тот еще живчик. Никогда не знаешь, чего от нее ожидать…»

Еще после звонка судмедэксперта Владимир предположил: появилась новая информация, которая может повести работу следствия в другом направлении.

Но то, что рассказала Наталья…

Непонятная, странная находка судебных медиков ничего не объяснила.

И спутала все карты…

То был рок! Зов судьбы! Я слышала ее глас, я откликнулась. И снова счастлива, так сильно и прекрасно, как была счастлива только во время наших отношений с Ники!

Но стану писать обо всем по порядку.

Отчего-то очень мне хотелось отметить десятилетие моей работы на императорской сцене. Во снах виделись мне большие яркие афиши – «Бенефисъ Кшесинской 2-й»[35]. И уборная, уставленная корзинами с цветами, заваленная подарками. Все ночи я танцевала так прекрасно и отчаянно, как только можно танцевать на своем бенефисе.

А поутру убеждала себя: не принято ведь устраивать такое. Бенефис проводится, чтобы отметить двадцатилетие работы на сцене или же и вовсе – окончательный и полный уход из театра.

Но на следующую ночь все повторялось: афиши, цветы, танец.

Измучившись до невозможности, я решила, что имею право пренебречь сложившимися уже в театре традициями и попытаюсь добиться разрешения все устроить.

Но как это сделать?

Конечно, я могла бы обратиться к Ники. Он ведь всегда приходил на помощь. Может, в нем не было горячей любви ко мне. Но его доброта и милосердие всегда являлись безмерными.

Только он помог мне удержаться в театре в 1896 году. Тогда мне, балерине со сложившимся репертуаром, не дали роли в балете Дриго «Жемчужины», который ставили в честь коронации Ники. Главную роль получила Леньяни, остальные распределили между другими танцовщицами. А мне – мне! – не досталось ничего!!! Да, честно признаюсь, мне было больно видеть Ники рядом с его глупой гусыней Алисой, которую я пыталась полюбить и мысленно называть императрицей. Но, наверное, нельзя все же искренне полюбить ту, которая стала преградой в любви. Мне было больно, однако ж я понимала, что должна получить роль, потому что иначе вся труппа будет надо мной смеяться, и потом дирекция театра вообще перестанет приглашать меня в спектакли. И тогда я написала Ники. Честь моя была спасена. Специально для меня Дриго сочинил дополнительную музыку, Петипа поставил па-де-де, и я была восхитительна в роли Желтой Жемчужины!

Если я начну перечислять интриги, которые плелись вокруг меня, то для записей не хватит любой тетради. Но все же я не могу не сказать о том, как хитро наш директор составлял расписание спектаклей с моим участием. «Спящая красавица», которую я танцевала, почему-то шла всенепременно по средам, в то время как Ники всегда появлялся в театре в воскресенье.

– Это случайность, – заверил меня директор Императорского театра Волконский. – «Спящая красавица» пойдет в ближайшее же воскресенье.

Отчего ему было не назначить мой спектакль на воскресенье! Волконский ведь уже точно знал, что в этот день Ники собирается пойти в другой театр, где будет смотреть драматическую пьесу. Ах, решительно Волконский относился ко мне хуже Всеволожского, хотя и показался мне вначале человеком порядочным! Артисты труппы, впрочем, обо всем доведались и стали ворчать, что, когда танцует Кшесинская, они лишены радости видеть в царской ложе императора. Мне не оставалось ничего, кроме как обратиться к Ники с письмом, в котором говорилось о невозможности моего дальнейшего пребывания на сцене в связи с постоянными интригами. Ответа я не получила. И решила, что Ники не до меня, что он забыл мою любовь, которая к тому же никогда не была им разделена так, как мне хотелось бы. Каково же было мое изумление, когда, за полминуты до начала спектакля, он появился в театре. Я снова растерялась от его красоты… Да, доброта Ники по отношению ко мне действительно была невероятной.

Я могла бы к нему обратиться и в связи с бенефисом. Но я обижалась на него, сильно обижалась.

Все случилось летом, которое я, как обычно, проводила на своей милой даче в Стрельне. Внезапно мне передали весточку от императора. Ники писал, что будет проезжать мимо моей дачи и хочет меня видеть.

Что сталось со мной! Я сбилась с ног, отдавая распоряжения насчет обеда, выбирая платье и украшения! В назначенный час по дороге проехала царская карета. Рядом с Ники сидела императрица. Мне ничего не оставалось, как поклониться, а потом растерянно смотреть вслед удаляющемуся экипажу… Если бы только Ники знал, какую боль мне причинят эти неоправдавшиеся надежды! Он, должно быть, просто не понимал, что я пережила, получив ту записку! Я думала, что любовь его, едва вспыхнувшая в молодости, наконец разгорелась! А он хотел просто по-дружески засвидетельствовать мне свое почтение…

Итак, к Ники обращаться я не хотела, с Волконским говорить было бессмысленно, и тогда решилась я пойти к министру двора барону Фредериксу. Когда назначена была мне аудиенция, я занялась нарядом, собираясь произвести на барона самое благоприятное впечатление. Шерстяное облегающее светло-серое платье и маленькая треугольная черная шляпка сделали свое дело – барон не мог от меня отвести глаз. Но он все же колебался насчет бенефиса, прекрасно понимая, что его проведение нарушит все мыслимые и немыслимые правила.