человеческие и вводить в соблазн несовершеннолетних вашим грязным сластолюбием. Позор вам, превратившим дома свои в блудилища!..» Оливье Майяр, бывший проповедник Людовика одиннадцатого, еще резче разоблачал церковников:

'Я долго наблюдал, как аббаты, священники, монахи и прелаты набивают свои сундуки, расхищают церковное имущество, подобно ночным громилам грабят добрых христиан; я видел, как сутаны, клобуки и рясы проводят дни и ночи в публичных домах, предаваясь распутству. Каноники и достопочтенные клирики содержат места разврата, продают вино, оплачивают сутенеров и потаскух. Видел не раз клириков переодетыми в солдатскую одежду или в костюмы щеголя, с модной бородкой, прогуливающимися с веселыми девицами. Я знал епископа, который ежедневно заставлял голых девушек подавать ему ужин для возбуждения аппетита. Я знал и такого, который содержит у себя целый гарем подростков… Перед тем как предаться позорному сластолюбию, этот развратник вытряхивал из кошелька серебряные монеты, заставляя подростков драться друг с другом.

Как это ни гнусно, существуют еще более постыдные вещи. Некоторые епископы раздают приходы только тем священникам, мать, сестра, племянница или родственница которых заплатила за приход своей честью.

Отвечайте же, гнусные епископы и священники, неужто евангелие проповедует вам: блаженны продажные? Блаженны пьяницы и сутенеры? Блаженны те, кто добивается высоких должностей, подло прислуживая? Ступайте к дьяволу, мерзавцы! Как осмелитесь вы в час вашей смерти предстать перед ликом Христа — охмелевшие от вина, с награбленным вами золотом, в окружении блудниц, ваших сожительниц, племянниц и прочих жертв ваших грязных наслаждений? Будь проклята вся ваша свора шарлатанов, мошенников, вымогателей!

Я знаю, заклеймив ваши преступления, я рискую быть убитым из-за угла, как это не раз случалось с теми, кто пытался преобразовать капитулы и монастыри. Но страх перед вашим кинжалом не заткнет мне рта, не заглушит моего гнева. Я не буду молчать и скажу вам всю правду.

Выходите же, женщины, продающие свое тело сановникам и монахам, выходите, пьяницы и воры!..

Пожалуйте-ка сюда, монахини, заполняющие погреба и подвалы монастырей трупами новорожденных! Какой приговор вы услышите, когда дети назовут своих отцов и палачей? Неужели огненный дождь не испепелит эти обители, как некогда он испепелил Содом и Гоморру? Неужели священников и епископов не поглотит земля?..

Да, братья мои, близится час, когда господь свершит строгий и праведный суд над сворой тунеядцев, паразитов, блудодеев, грабителей, воров и убийц!' Падение нравов бросалось в глаза с вопиющей очевидностью. Лютер смело обрушился на развращенность римской курии. Тезисы, в которых он нападал на исповедь, чистилище и индульгенции, были вывешены у входа в церковь. Доминиканцы несколько раз пытались убить августинского монаха, но его тщательно охраняли. Папа был вынужден искать другое средство для расправы с опасным противником. Потребовав, чтобы Лютер явился в Рим и там изложил свою доктрину, он написал курфюрсту Саксонскому, чтобы тот выдал его римскому легату в Германии.

К счастью, курфюрст не дал себя одурачить лицемерным смирением святого отца и догадался о преступном замысле. Он ответил папе, что реформатор может быть подвергнут допросу у себя на родине так же, как и в Риме. Льву десятому ничего не оставалось, как направить своих знаменитых богословов на процесс Лютера.

Лютер немедленно воспользовался предоставленным ему случаем торжественно защитить свои взгляды. Перед тем как отправиться на суд в Аусбург — город был выбран папой, — он позаботился об императорской охранной грамоте.

Поначалу представители римской курии пытались склонить монаха на сторону первосвященника, соблазняя его всяческими почестями, богатством, лишь бы он публично покаялся перед его святейшеством. Убедившись в его неподкупности, эмиссары Льва десятого перешли к угрозам. Но реформатор остался непоколебим, заявив, что никакие соображения не заставят его изменить ни одной строчки из того, что им написано.

Кардинал-легат, видя его упорное сопротивление и понимая, что необходимо как можно скорее покончить с расколом, решил арестовать Лютера.

Догадавшись о его намерении, августинский монах (помня о судьбе сожженного Гуса) рассудил правильно: не полагаясь на охранную грамоту императора, он бежал из Аусбурга и тем самым избежал трагической судьбы первых апостолов Реформации.

В то время как учение Лютера, пробуждая совесть народов, стремительно распространялось по Европе, папа предавался развлечениям, не понимая важности происходившего. Он пропустил момент, когда власть первосвященника была поставлена на карту. Число приверженцев Лютера росло с каждым днем. Множество сеньоров, чьи земли были захвачены папой, встали под знамя реформатора, не желая иметь пастыря, думавшего только о взыскании налогов.

Новые идеи распространялись широко и быстро. И наконец Лев десятый, несмотря на свою беспечность, испугался не на шутку. Он перечитал сочинения, в которых он подвергался резким нападкам, но не взял на себя труд ответить на них. Это была крупная ошибка, ибо его декларация в ту пору еще могла найти какой- то отклик у верующих. Постепенно авторитет папы падал все ниже и ниже, и, соответственно, возрастал авторитет его противника. Поняв наконец опасность, Лев десятый решил действовать энергичнее, но время уже было упущено.

Он направил Карлу пятому послание с просьбой арестовать Лютера и предать его суду инквизиции. Совершив столь решительный поступок, папа вновь погрузился в удовольствия и спокойно ожидал ответа императора, полагая, что нет ничего более легкого, чем арестовать взбунтовавшегося против церкви монаха. Каково же было его негодование, когда в ответном послании Карл сообщил, что при всем желании быть полезным его святейшеству он не может посягнуть на свободу монаха, принимая во внимание состояние умов в Германии, где проповедь реформатора нашла множество сочувствующих.

Карл опасался вызвать междоусобную войну или, во всяком случае, недовольство влиятельных князей, в чьей поддержке он нуждался. В то же время, как всякий заправский император, он не мог не оказать услуги первосвященнику, когда речь шла о подавлении свободной мысли, хотя бы в ее зародыше. И могущественный император пообещал созвать сейм, на котором, как он надеялся, Лютера осудят. В ожидании сейма он просил папу провозгласить еще раз анафему против вождя Реформации, дабы устрашить сеньоров и добиться осуждения.

Святой отец имел неосторожность последовать совету императора.

Лютер воспользовался текстом этой анафемы и разразился самой неистовой речью, закончив ее следующими словами:

«Подобно тому, как сжигают мои труды в Риме, я предаю огню буллы и декреталии этого князя тьмы и заклинаю всех людей прийти мне на помощь, чтобы бросить в тот же костер Льва десятого и его апостольский трон со всеми кардиналами святой коллегии».

Попросив принести ему жаровню, он в присутствии бушевавшей народной толпы сжег папскую буллу о его отлучении.

Таким образом, проклятие святого отца вызвало восторг у его противников, ибо простой монах, осмелившийся публично уничтожить декрет первосвященника — дерзость, которую не позволил бы себе ни король, ни император, — заслуживал восхищения.

Карл пятый явился на заседание сейма, чтобы выполнить обещание, данное Льву десятому. Римскому легату, представителю обвинения было поручено следить за тем, чтобы грозный враг папства не ускользнул, даже если он публично покается.

Друзья Лютера сильно встревожились и заклинали его не испытывать лицемерие папских эмиссаров.

«Я знаю, — ответил он им, — какой опасности я подвергаюсь, но я всуну руку в горло этих дьяволов, переломаю им зубы и буду исповедовать учение божье». Его сопровождал конвой из ста отлично вооруженных людей. Близ Вормса Лютера встретила восторженная толпа, и его прибытие в город, в котором уже собрались судьи, носило характер триумфального шествия. Энтузиазм, с которым встретили Лютера, привел его врагов в уныние, как ни старались они скрыть это. А их ненависть явно обнаруживалась в том пристрастии, с каким они его допрашивали.

Мы питаем к лютеранству, кальвинизму и прочим бесчисленным разновидностям протестантства не