После одной такой ночи Павел не выдержал:
– Константин Заурович, не могу я так больше. Отпустите.
Арцеулов прекрасно понял, о каком «так» говорит Павел, нахмурился:
– Не пойму я тебя, Паша. Почему не хочешь жить, как все? Газет, наверное, много читаешь?
Газет Павел как раз не читал вообще, разве что прогноз погоды и изредка программу телепередач. Бессмысленные передовицы, трескотня победных реляций с трудовых фронтов, маниакально-монотонные обличения загнивающего капитализма – это все было ему нестерпимо скучно и казалось бесконечно далеким от реальной жизни. Но теперь, впервые поварившись на «народнохозяйственном объекте», он начал понимать, что вся газетная и прочая демагогия, наоборот, неотрывна от жизни, как неотрывны друг от друга две стороны медали. В ситуация тотальной лжи патетические бичевания «отдельных пережитков» и филиппики в адрес несунов, расхитителей и спекулянтов оборачивались идеологическим обеспечением тотального воровства, а тотальное воровство, существующее как бы вопреки официальным доктринам, обеспечивало этим доктринам реальную экономическую основу. А вместе они выстраивались в систему координат, в которой ему, Павлу Чернову, ныне Розену, не было места.
В феврале он сдал казенную «Волгу» упитанному юноше с вороватыми глазками и устроился преподавать физику на курсах штурманов. А в апреле под откровенно фальшивые завывания идеологических баньши скончался очередной генсек и последний «руководитель ленинского типа», не уважаемый даже самыми твердолобыми ортодоксами, и у всего соцлагеря объявился новый начальник, ошеломивший всех молодостью, хрущевской манерой поддерживать шляпу ушами и умением долго и складно говорить без бумажки. Некоторое время население оторопело наблюдало, как новый лидер запросто, словно гоголевский квартальный, «деспотирует с народом дезабилье», и вслушивалось в каждое слово, слетевшее с высочайших уст, но потом быстро смекнуло, что слова эти хоть и свиваются в законченные фразы, но смысла никакого не несут, а стало быть, можно спокойно отправляться доворовывать то, что еще не успели.
В этот-то оторопелый промежуток Павел и начал время от времени заглядывать в газеты.
Павел сидел в крохотном читальном зальчике и перелистывал подшивку «Ленинградской правды» – газеты в библиотеку поступали из разных точек Союза, хотя и с опозданием. Он коротал время, ожидая, пока библиотекарша, высокая сухопарая старуха с пронзительными черными глазами, наберет по его списку необходимые справочники и пособия. Через неделю начинались занятия с летними, ускоренными группами, и нужно было внести кое-какие изменения в курс.
Глаза его скользили по полосам, выхватывая то фотографии знакомых мест, то фамилии, памятные по прошлой жизни. Исаакиевский собор в ограде лесов, Стрелка с птичьего полета, на симпозиуме выступил член-корреспондент АН СССР А. Ю. Кухаренко, Ленинградский областной комитет КПСС с глубоким прискорбием сообщает…
На 69-м году жизни, после тяжелой, продолжительной болезни…
Павел резко встал, опрокинув стул.
Он опоздал на тридцать семь дней. Но на сорок не опоздает.
У Лилии Теодоровны Рафалович день упал на минус с самого утра. Это ж мало того, что пришлось впустую прокатиться на СТО, где эти пропойцы так и не отрегулировали задний мост; и она была вынуждена в метро трястись через весь город в ателье, а там битый час объяснять, что нечего валить на «нестандартную фигуру», если у самих руки не из того места растут. Так еще и в молочном опять не было ряженки, а в булочной ее нагло обсчитали на тридцать копеек, а когда она тактично, но твердо на это указала, так ее же еще и обхамили! А дома что – если вы думаете, что лучше, так нет. В почтовом ящике очередное письмо от мамаши, якобы из Харькова, а на самом деле из Хайфы, и опять одни слезы: и жарко, и ноги болят, и Беллочкина родня ее не уважает, за приживалку держит, и картошка дороже апельсинов, и домой-то тянет, и березки в снегу снятся. А вонючий лагерный хозблок не снится? А коечка в грязном бараке, где тоже не духами пахнет, не снится? А не снится, сколько стоило ее оттуда вытащить и отфутболить на историческую родину?.. Только чуть отошла от письма, откупорила баночку пива из холодильни– ка – так нате вам, звонит вторая мамаша, Ленькина тетя Рива, и очень интересно рассказывает про свои болячки ровно сорок три минуты по швейцарским часам. Так и это еще не все. Только повесила трубку, приходит Леня, злой как черт, говорит приятную новость, что в торге лютует ОБХСС и многих уже таскали к следователю, и от расстройства ложится спать среди бела дня. Короче, когда снова зазвонил телефон, Лилия Теодоровна сняла трубку не в самом милом расположении духа.
Подозрительно взволнованный голос сказал:
– Леонида Рафаловича, пожалуйста.
– Он отдыхает, – резко ответила Лилия Теодоровна.
– Это очень срочно.
– А кто его спрашивает?
– Это… это его друг детства. Вы только скажите ему, что… что произошла ошибка, Чернов жив, а погиб другой, и передайте…
У Лилии Теодоровны потемнело в глазах. Она хрипло вдохнула.
– Нет, это вы передайте, передайте вашему пахану, чтобы перестал нас преследовать! Если вы не того угрохали, это ваши проблемы! Мы вам его честно сдали! – провизжала она в трубку, и в ее визге мешались животный страх и лютая ненависть.
– Погодите, я…
Но она уже припечатала рычаг кулаком.
– Лиля! – прокричал из спальни Рафалович. – Кто звонил?
Она ответила не сразу.
– Какой-то пьяный идиот. Не туда попал и стал права качать.
Павел толкнул застекленную дверь и вошел.
– Хэлло, Пол! – Бенджи Олпорт, инспектор Иммиграционной службы, показал в улыбке все шестьдесят четыре зуба и, не вставая, протянул руку через стол. – Присаживайтесь. Есть для вас новости, уж не знаю, хорошие или плохие. Еще перед Рождеством я на всякий случай закинул вашу анкетку в Муниципальную комиссию по благоустройству. Есть ответ. Положительный. Вы им подходите. Постоянное место в…
– В полиции нравов? – искренне изумился Павел. Олпорт расхохотался.
– Не смущайтесь. Девяносто пять процентов американцев сделали бы ту же ошибку. Все знают, что такое «vice squad», но «lice squad» – это шуточка только для служебного пользования. «Вшивая команда», а официально выражаясь, бригада эпидемнадзора. Приличное жалованье, и занятие как раз для такого романтика, как вы. Будете ходить в почти космическом скафандре и истреблять врагов человечества струей из большого серебристого баллона. Как в «Звездных войнах». – Отхохотав минуты полторы, Олпорт опустился в кресло в полном изнеможении. – И будьте спокойны, место надежное. Пока в городе есть кварталы, где проживают полноправные граждане, страдающие избытком меланина и недостатком серого вещества, «вшивой» команде безработица не грозит. Ха-ха-ха! Ну не любят наши черные братья чистоту, и все тут. Только не считайте меня расистом, некоторые из афров – мои лучшие друзья… Ха-ха-ха, хорошая шутка, верно? Ну что, старина, с вас пиво и чипсы!
– Спасибо, Бенджи, непременно… Я, собственно, зашел поставить вас в известность, что тоже получил положительный ответ на резюме, которое послал в Управление национальных парков. Меня приглашают на собеседование в Денвер, Колорадо.
– О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают… Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинейджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, – и все это за гроши… К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.
