– Третья неделя пошла.

– Хороший у тебя дружок, добрый. Рука – его работа?

– Его… – отведя глаза, буркнул Аполло. – Главное ведь, этот Бакстер сучий сам разбираться не пришел, каких-то гопников прислал…

– Бакстер? – переспросила Таня. – Вот уж не думала, что что Джерри Бакстер такими делами промышляет. С виду такой приличный…

– Да не Джерри Бакстер, другой. Бутч. Ты должна его помнить. Ну, когда ты только приехала, мы на выставку ходили, и он еще хотел тебе по морде дать…

– А, Иван Ужасный. Да, типчик удивительно приятный. И как тебя угораздило снова с ним связаться?

– Больше не к кому было. Ты ведь не дала бы?

– Нет.

– Вот видишь. А теперь мне совсем край. В Лондоне показаться не могу, ни в конуру свою сунуться, ни к тетке – никуда. Везде выследит. Выручай, а? Не дай погибнуть. Все для тебя сделаю…

Он сполз с кресла, бухнулся на колени, прижал к губам Танину руку.

– Встань, – сказала она, брезгливо отдернув руку. – Семь тысяч мне, конечно, не поднять, но чем могу помогу. Пока вот держи.

Он обалдело уставился на мятую двадцатку.

– Да ты!..

– Погуляй, зайди в паб, пивком расслабься. Приходи часика через четыре. К тому времени что-нибудь придумаю.

Она провела его за калитку и уселась на крылечко покурить.

– Я все слышала, – открыв дверь, сказала Соня. – Не вздумай пойти на поводу у этого типа. Он тебя в покое не оставит. С разводом я помогу.

Таня подняла удивленные глаза.

– Зачем развод? Долго, муторно, дорого…

Вечером она принимала мужа в гостиной, а рядом с ней сидел Джулиан. Дарлинг явился пьяненький, чувствовалось, что все силы прилагает, чтобы держаться прямо и хоть что-то соображать.

– Вот авиабилет на Салоники, – втолковывала Таня. – Вылет завтра, в восемнадцать тридцать. Имей в виду, рейс туристский, билет возврату не подлежит. Вот это чек в «Лионский кредит» в Салониках. Я тебе открыла счет на полторы тысячи фунтов. Больше, извини, не могла. Зато деньги будут твои, а не Бампера…

– Бакстера…

– Не важно. Вот здесь я написала адрес и телефон. Запомни, Ставрос Иоаннидис. Он тебе поможет.

В Лондоне тебе делать нечего. Джулиан отвезет тебя прямо в Гэтвик, в гостинице переночуешь. Джулиан, выдашь ему там фунтов пятнадцать на еду.

– Слушаюсь, мэм, – с ухмылочкой ответил Джулиан.

– Ну все, катитесь. Джулиан, жду тебя завтра с утра. А тебя, дарлинг, не жду вообще. Никогда. Понял?

– Понял… – пробубнил Аполло Дарлинг и направился к выходу, подталкиваемый в спину Джулианом.

Проводив их взглядом, Таня направилась на кухню и извлекла из большого холодильника ведерко с недопитой бутылкой шампанского. Соня, сидевшая у окна с журнальчиком, из которого по просьбе Тани выписала координаты Ставроса Иоаннидиса, турагента, обещающего всяческое содействие британским туристам, прибывающим в Салоники, молча встала и сняла с полки два бокала.

– Когда прошлым летом я узнала, что Дарлинг продал меня за сто двадцать фунтов, я и представить не могла, что через пару лет отдам его не просто даром, а еще и приплатив двести. Времена меняются.

Таня разлила вино по бокалам.

– Двести? А те полторы тысячи, которые перевела в Грецию, забыла? – напомнила Соня.

– Не забыла. Через месяц получу обратно, как невостребованные. – Поймав недоуменный взгляд Сони, она спокойно пояснила: – Ребятишки Бакстера уже, поди, в Гэтвике дежурят. За билетом-то я Стива Дорки посылала, подстилку Бутчеву.

Соня побледнела.

В телевизоре артист Калягин весьма убедительно изображал отходняк, а артист Щербаков доставал его – а заодно и Павла – исполнением «Полета шмеля» на баяне. В честь Старого Нового года давали «Старый новый год». В кресле полудремал Дмитрий Дормидонтович. Павел сидел за столом, невнимательно поглядывал на экран и прихлебывал кофе. Под неосыпавшейся еще елкой возилась Нюточка, перебирая яркие цветные фотографии.

– Пап, – сказала она, подняв голову, – а почему на Новый год подарки дарят, а на старый нет?

– Стыдись, тадзимырк. Кого сегодня дед в кукольный театр водил?

– Ну, меня, – призналась Нюточка.

– А кого мороженым кормили? Кто полторта умял? Кому разрешили до двенадцати не ложиться и завтра в садик не идти?

– Ну меня, ну я, ну мне, – потупившись пробормотала Нюточка.

– Так о каких еще подарках может идти речь?

– Пап, а давай тогда в «Где мама?» поиграем, – предложила Нюточка, с чисто девчоночьим лукавством меняя тему.

– А может, не надо? Каждый вечер играем… Кстати, ты почто в свитере сидишь? Холодно?

Этот свитерок – мохнатый, полосатенький, с блестками – Таня месяц назад переслала с Шеровым из Братиславы вместе с громадной коробкой шоколадного ассорти к новогоднему столу, толстым пакетом фотографий и короткой запиской, в которой сообщала, что у нее все прекрасно; что свитер высылает, услышав, что зима в Ленинграде выдалась холодная, и она беспокоится, не мерзнет ли Нюточка; что постеснялась обременять Вадима Ахметовича еще чем-либо, а вообще-то накуплено огромное множество всякого барахлишка, полезных и красивых вещиц, и все это пока хранится в кладовке, любезно предоставленной Даной Фиаловой, а вообще придется, видимо, отправлять контейнер, но с этим Иржи обещал помочь. Из бодро-делового тона послания выбивалась только приписка: «Ночами плохо. Особенно после легкого дня, когда не измотаешь себя до бесчувствия». Это был первый за четыре месяца разлуки намек на то, что у нее не все безоблачно.