которым, без сомнения, его подвергают эти чудовища! Верните его матери, которую он так любит, королю, которому он так доблестно служил.

– Бедняжка! – проговорил глубоко тронутый Вилляр, поднимая Туанон. – Успокойтесь. Хотя я не могу проникнуть в эту страшную тайну, но по мне, именно обдуманная жестокость его врагов служит печальным, но верным доказательством, что не скоро еще лишат его жизни. Я знаю, какое участие в судьбе Танкреда принимают Ментенон и король. Его безутешная мать умоляла меня не отступать ни перед чем в поисках ее сына. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы его найти.

Пока Психея обливалась слезами, Вилляр спросил Табуро:

– Вы, значит, все время оставались на одном и том же месте?

– Все время, сударь. По мере того, как мятеж разрастался, росло и значение их складов. Я уверен, что у них припасов более, чем на год. Там громадный запас пороха, свинца и оружия: это настоящий оружейный двор.

– Лишив их всего этого, им можно нанести решительный удар, – проговорил задумчиво Вилляр. – А узнали ли бы вы дорогу, по которой пришли?

– А на кой черт ее узнавать? – воскликнул чичисбей. – Достаточно было раз познакомиться с нею. Надеюсь, сударь, мы не считаете меня таким дураком, чтобы я снова залез в это осиное гнездо?

– Облегчая нам возможность завладеть этими боевыми запасами, вы бы оказали громадную услугу королю, – промолвил важно Вилляр. – И его величество не упустил бы случая вознаградить вас.

– Меня вознаградить! Я покорный слуга его величества и ваш, но поставить на карту голову и мои сто тысяч годового дохода! Скажите пожалуйста, что король может мне дать взамен! Сделать меня маркизом? Изволите видеть: маркиз де Табуро! Я и без этого достаточно смешон. Еще раз всунуть голову в пасть льва? Черт возьми, ни за что! Попроси меня об этом сама Психея, я ей отвечу: «Моя красавица, целую ваши ручки; тут мы вне опасности; не следует искушать Бога».

– Но, – заметил маршал, – я не могу себе объяснить причины неукротимой ненависти Кавалье к маркизу. Говорят, этот камизар человечнее других главарей. В нем даже отмечают кое-какие великодушные черты.

Табуро рассказал историю Флорака с Изабеллой.

– А, понимаю, все теперь понимаю! – воскликнул Вилляр и прибавил: – Действительно ли Кавалье пользуется среди своих славой пустого тщеславного малого?

– Он тщеславен, как павлин, – отвечал Клод. – Фанатики, у которых мы находились в плену, не принадлежат к его шайке. Они, не стесняясь, выражали свое мнение насчет спеси этого мужика. Они в нем признавали лучшего из своих генералов, или, вернее, его одного только и признавали таким, но жаловались, что он любит султаны и вышивки не хуже «сына Белиала», как они выражаются на своем отвратительном наречии.

Подумав довольно долго и не скрыв своего удовлетворения, Вилляр потер себе руки и сказал Клоду:

– Простите меня, любезный г. Табуро, я попрошу вас оставить меня на мгновение наедине с вашим другом. Это касается крайне важного для короля дела.

Чичисбей вышел, окинув маршала взглядом, полным удивления. Туанон, вытирая слезы, казалась не менее пораженной. Вилляр с Психеей остались наедине.

– Мое дорогое дитя!– обратился ласково и торжественно Вилляр к Психее, сжимая обеими руками ее руки. – Вы можете спасти жизнь Флораку, вы можете вернуть ему свободу.

– Праведное Небо! Что вы говорите, сударь? – воскликнула Психея, и лицо ее вспыхнуло надеждой.

– Повторяю, вы можете спасти жизнь Флораку и навсегда приобрести признательность его матери, которая уже глубоко тронута тем, что вы сделали для ее сына, – прибавил маршал, имея свои причины прибегнуть к этой лжи. – Но это не все. Вы еще можете оказать королю услугу, какую ему никто не оказывал до сих пор. Выслушайте меня. Ясно: дикая ревность вызывает ярость Кавалье к Флораку, так как, говорят, обыкновенно он великодушен. Ясно: этот камизар все еще любит свою Изабеллу. Ведь известно, что любовь умирает вместе с ревностью.

– Это верно, – пробормотала взволнованным голосом Психея, ощущая, как в ее душе оживает неясное чувство ненависти к Изабелле.

Вилляр внимательно следил за Психеей, на лице которой отражались все впечатления. Он медленно и с ударением произнес следующие слова:

– Но не следует увлекаться. У Кавалье двойная выгода удерживать Флорака. Он ненавидит в нем и соперника, и одного из лучших капитанов королевских войск. Поэтому, если даже предположить, что пытки прекратятся, Флорак все-таки останется в плену: он им служит драгоценным залогом... К тому же война – дело жестокое. Мы должны истребить мятежников, нужно опять показать страшный пример. А в таком случае следует ждать страшной мести со стороны этих разбойников. Если Танкред останется в их руках, можно опасаться...

– Боже мой! Они его убьют, убьют! – воскликнула с отчаянием Психея.

– К несчастью, этого можно ожидать. Ну а если предположить, что камизары сложат оружие? Тогда король согласился бы даровать им прощение, под условием, конечно, освобождения пленных и главным образом Танкреда.

– Но эти бешеные никогда не согласятся сложить оружия. Если бы вы знали, сударь, каким фанатизмом они воодушевлены!

– Я чувствую, что потребуется чрезвычайная ловкость, чтобы добиться этого не силой оружия, а более верным средством – убеждением или, лучше сказать, обольщением... Участь камизаров в руках Кавалье, их главного вождя: стало быть, действовать надо только через него. Теперь предположите, что благодаря тому обольщению, о котором я намекнул, Кавалье забывает Изабеллу и сдается королю: разве Танкред тогда не свободен, а в Лангедоке не восстановится мир?

– Без сомнения, сударь. Но что же я-то могу сделать для великих государственных выгод?