Гордона. Впрочем, мне это было даже приятно. Сквайр оказался отличным наездником, не причинял мне никаких неприятностей, и я с удовольствием вез его на спине.

Миссис Гордон встречала нас в дверях дома.

— Ну, понравился? — спросила она, когда мы подъехали.

— Джон прав, — отвечал сквайр. — Лучше вообразить себе невозможно. Только вот как мы его назовем?

— Может быть, Эбони? — предложила жена. — Он будто из черного дерева выточен.

— Нет, — покачал головой сквайр.

— Тогда пускай будет Вороном. Так ведь зовут лучшего скакуна у твоего дяди.

— Да что ты! — возмутился хозяин. — По сравнению с этим конем дядин Ворон никуда не годится.

— Правильно, милый. Наш конь гораздо красивее, — стала внимательно разглядывать меня миссис Гордон. — У него такая добрая морда. И глаза умные. Может быть, назовем его Черным Красавчиком?

— Неплохо! — воскликнул хозяин. — Черный Красавчик — как раз то, что ему подойдет. Пусть так и останется.

С той поры у меня появилось имя, о чем хозяин немедленно поставил в известность Джона. Вернувшись со мною в конюшню, Джон сказал своему помощнику Джеймсу:

— Сегодня наш хозяин поступил правильно. Наконец-то он понял, что хорошему коню требуется доброе английское имя, а не какие-нибудь там Маренго, Пегасы или, например, Абдуллы. Черный Красавчик — как раз то, что нужно для нашего жеребца.

— А я бы Роб Роем его назвал, — задумчиво произнес мальчик. — Никогда еще не встречались мне столь похожие кони.

— Чего же тут удивительного? — пожал Джон плечами. — Мамаша-то у них одна. Герцогиня фермера Грея.

Я внимательно слушал их, и от волнения ноги мои дрожали. Оказывается, несчастный Роб Рой был моим братом! Теперь-то мне было ясно, почему матушка так убивалась, когда он погиб на охоте.

Скоро мы с конюхом Джоном стали большими друзьями. Он вел со мной долгие разговоры. Постепенно я научился его понимать и поступал всегда так, как ему было нужно. Джон тоже во мне хорошо разбирался. Этот конюх умел чувствовать и понимать мир почти так же тонко, как лошади. Поэтому мне никогда не становилось больно или щекотно, когда он чистил меня или причесывал. Джеймс Ховард, помощник Джона, был тоже добрым и милым. Так что день ото дня мне становилось на новом месте все лучше и лучше.

Вскоре мне представился случай поближе узнать и Горчицу. Нас в экипаж поставили парой. Когда меня к ней привели, она прижала к голове уши. Я поежился. Если лошадь тебя так встречает, можно ожидать любых неприятностей. Но мои опасения не оправдались. Работала Горчица прекрасно. Перед подъемом она никогда не сбавляла ход. Мы с ней легко одолевали холмы любой крутизны, и Джону ни разу не пришлось пользоваться кнутом, чтобы нас подогнать. Кроме того, у нас с Горчицей оказался одинаковый шаг. Даже на рыси мы шли в ногу. Хозяин и Джон нас очень за это хвалили, потому что экипаж двигался плавно и быстро. Словом, работать с такой замечательной лошадью было одно удовольствие.

После нескольких дней совместной работы мы с Горчицей совсем подружились. Меррилегс тоже мне делался все симпатичнее. Он был добродушным и жизнерадостным пони. Все у нас его очень любили. Особенно молодые хозяйки — мисс Джесси и мисс Флора. Иногда они катались на Меррилегсе по саду. А иногда просто играли с ним и со своей маленькой собакой по имени Фриски.

У сквайра Гордона было еще два коня. Их денники находились в другом помещении. Одного из них, невысокого коренастого чалой масти, звали Джастисом. Иногда на нем кто-нибудь ездил верхом, а иногда его запрягали в тележку для грузов. Другим конем был гнедой для охоты Сэр Оливер. Он был уже очень стар и на охоту его не брали. Но хозяин наш все равно обожал Сэра Оливера и часто ездил на нем по парку.

Иногда Сэр Оливер перевозил по поместью совсем легкие грузы. А иногда ему доверяли прокатить одну из молодых леди, потому что сквайр Гордон доверял ему не меньше, чем Меррилегсу.

Джастис отличался силой, хорошим характером и великолепным телосложением. Встретившись в паддоке, мы не упускали случая побеседовать. Но настоящей дружбы у нас с этим конем так и не завязалось.

Условия жизни у сквайра Гордона были просто великолепные. Люди относились ко мне превосходно. В конюшне я разделял общество серого пони и кобылы Горчицы. Едой нас кормили прекрасной. В таком деннике, как мой, с удовольствием поселилась бы каждая лошадь. Казалось, чего еще можно желать? И все-таки мне не хватало свободы.

С самых первых шагов сознательной жизни и до четырех лет я испытал в полной мере свободу. Я привык проводить целые дни на просторном лугу среди друзей-жеребят. Какое же это было славное время! Я мог в любую минуту пуститься галопом по полю. И я бегал кругами до тех самых пор, пока меня не одолевала усталость. Тогда я возвращался к друзьям, и мы беседовали, пощипывая сладкую травку. А как было весело поваляться на мягком лугу! Теперь подобные радости для меня были в прошлом. Конечно же, я тосковал! — Меня угнетало сознание, что отныне я день за днем, месяц за месяцем, год за годом должен стоять в конюшне. Понадобится кому-нибудь ехать, и я смогу размять ноги. Нет — и нужно по-прежнему ждать. Какому-нибудь пожилому коню, который успел отработать на службе лет двадцать, подобная жизнь не только привычна, но и вполне по вкусу. Но попробуйте с этим смириться, когда вы молоды, горячи и беспричинная радость внезапно переполняет вам душу!

Вам хочется крутить головой во все стороны, прыгать, быть может, валяться, а вашу морду стягивают всякие ремешки, во рту — трензель, на глазах — шоры! Нет, нет! Я не жалуюсь. Подобное состояние взрослой лошади — в порядке вещей. Но иногда становится тяжело, и никакая воспитанность уже не в силах сдержать ваших чувств. В особенности я мучился, когда пробежка оказывалась слишком короткой. Энергия еще бурлила во мне, а меня возвращали в денник. Пока наступало время новой прогулки, я весь исходился от нетерпения. Тело переставало мне подчиняться. Я знал, что должен вести себя хорошо, но ноги не слушались. Они прыгали, бегали, и даже наш конюх Джон ничего не мог с этим поделать. Я понимал, что Джону видеть такое не слишком приятно. Другой конюх, наверное, не удержался бы и как следует меня наказал. Но Джон никогда не выходил из себя.

— Спокойно, спокойно, мой мальчик, — ласково уговаривал он. — Сейчас как следует пробежимся, и зуд в ногах у тебя пройдет.

Он садился верхом на меня. Как только мы проезжали деревню, Джон переходил на рысь, и я мог бежать так хоть несколько миль подряд, пока не уставал. Когда Джон снова ставил меня в конюшню, я пребывал в превосходном расположении духа.

— Отдыхай, отдыхай, Черный Красавчик, — говорил на прощание мне добрый конюх. — Теперь лишняя сила из тебя вышла.

Я провожал его благодарным взглядом. Он разбирался в чувствах молодого коня. К сожалению, часто бывает наоборот. Молодая горячая лошадь не знает, куда деваться от избытка энергии, а непонятливый конюх считает ее капризной. Вместо того чтобы дать вам как следует пробежаться, конюх вас бьет и пугает, а потом еще не может понять, отчего ваш характер портится день ото дня.

Какое счастье, что Джон был совсем другим! Он понимал: все мои фокусы происходят от незагруженности и расцвета сил. Когда ситуация выходила из-под моего контроля, Джон просто подыскивал для меня дело, и я успокаивался. Конечно, бывали случаи, когда он был вынужден прибегнуть к угрозам. Но мы так хорошо понимали друг друга, что Джону не приходилось пускать в ход хлыстик. Достаточно ему было чуть жестче усесться в седле или потянуть резко повод, и я брался за ум.

Замечу, что изредка мне и моим новым друзьям все-таки выпадали часы настоящей свободы. Обычно это случалось летом по воскресеньям, когда погода была хорошей. Делами в такие дни никто из хозяев не занимался. Церковь была совсем рядом с домом сквайра. Они с женой туда шли пешком. А нас, лошадей, выпускали резвиться в паддок или среди старых яблонь. Какой мягкой и сочной была там трава! Как свеж и пленителен воздух! Пара-другая часов в такой обстановке, и мы вновь начинали чувствовать себя личностями. Иногда мы пресыщались травою и вольными играми еще до того, как нас отводили в конюшню. Тогда, стоя под сенью большого каштана, мы неспешно беседовали, и это тоже было прекрасно.