Затем я первый раз в жизни познал седло. Это оказалось не столь уж противно моему естеству. Надевал мне хозяин седло с большими предосторожностями. Он, не переставая, со мной разговаривал, а старый Дениэл держал меня под уздцы. Хозяин тщательно затянул подпругу и дал мне еще немного овса. Я подкрепился, потом вместе с Дениэлом и хозяином несколько раз обогнул луг. Так повторялось несколько дней подряд. Каждый раз перед тем как проделать что-нибудь для меня неприятное, хозяин давал мне вкусный овес. В результате я просто привык к седлу и сам просил, чтобы его надели. Ведь я знал, что за этим последует угощение.

Спустя еще несколько дней хозяин залез мне на спину, и мы поездили с ним по лугу. Я его вез и чувствовал что-то совершенно новое. Ныне я стал личностью зрелой и с высоты богатого опыта могу объяснить свои тогдашние ощущения. Мне было не то чтобы тяжело, но не очень удобно. И все-таки я гордился, что везу самого хозяина.

Вскоре я и с этим совершенно свыкся. Тогда хозяин повел меня к кузнецу.

— Возможно, тебе не очень понравится в кузнице, — говорил он мне по дороге. — Но ничего страшного нас с тобой там не ждет. Потерпи немного и у тебя на копытах появятся замечательные подковы.

Я всецело доверился воле хозяина. Как он велел мне, так я и сделал. Даже сейчас, спустя годы, могу сказать с гордостью: мой первый визит к кузнецу прошел безупречно. Впрочем, и больно мне не было. Сперва кузнец подровнял мне ножом копыта. Потом принес железные загогулины в форме копыт, которые люди между собой называют подковами. Убедившись, что они по размеру подходят мне, кузнец прибил к каждой моей ноге по одной такой штуке.

Когда мы с хозяином возвращались домой, идти мне было совсем неудобно. От подков ноги сильно отяжелели. Их словно тянуло вниз, и каждый шаг давался с усилием. Но со временем я привык и к этому. Привыкнуть вообще ко многому можно. Особенно если с тобой по-доброму обращаются.

Я надеялся, что на подковах мои мучения кончатся, но не тут-то было. Не успел я привыкнуть к железной обуви, как хозяин стал приучать меня к упряжи. Всякие там трензеля ничего не значили по сравнению с множеством неприятных вещей, которые на меня надевали, прежде чем запрячь в экипаж.

В первую очередь упомяну среди них жесткий тяжелый хомут. Надевают его на шею. Уздечка для упряжи тоже нужна, и она куда неприятнее той, которую я ношу, когда на мне ездят верхом. Эта уздечка для экипажей снабжена большими кожаными наглазниками. Называются они шорами и специально созданы, чтобы лошади не смотрели по сторонам. Из-за них я в упряжи могу глядеть только вперед. Седло для упряжи тоже другое. Оно совсем маленькое, и на нем никто не ездит. Зато к нему прикреплен ремешок, который зачем-то надо пропускать у меня под хвостом. Потому, наверное, люди и называют подобные ремешки подхвостниками. Не понимаю, кому из них пришло в голову изобрести столь безобразную вещь? Конечно, я в результате привык и к ней. Уже много лет подхвостник мне не мешает возить экипаж изящно и с блеском. Но как же никто из людей не догадывался, что подхвостник лишает лошадь ее основной красоты — хвоста? Прекрасный мой хвост, которым я так горжусь, из-за этого подхвостника приходится складывать вдвое. Очень унизительная процедура.

На первых порах меня из-за этого подхвостника подмывало брыкаться. Если бы со мной был один только старый Дениэл, я, наверное, не отказал бы себе в удовольствии. Но рядом находился хозяин. Мог ли я брыкать такого прекрасного человека! Так что мне снова пришлось смириться. Мало-помалу пламя протеста угасло во мне, и я стал служить в упряжи столь же спокойно, как и верхом. Мама мной очень гордилась.

— Теперь мы, мой милый, оба преданно служим хозяину, — сказала мне как-то она. — Тебе выпала счастливая доля. Многие лошади мечтали бы оказаться на твоем месте.

Одолев тяготы ученичества, я и сам понял, насколько мне повезло. Мой хозяин принадлежал к натурам незаурядным. Я благодарен судьбе, что она свела меня с ним. Ведь я уже в первые годы своей сознательной жизни избавился от множества предрассудков и страхов, которые мешают жить счастливо большинству лошадей.

Я был уже совершенно готов выйти на службу, но хозяин не спешил загружать меня работой. Вместо этого я отправился на две недели в гости к соседнему фермеру. Там был большой луг, на котором пасли лошадей. Луг упирался в изгородь, а прямо за ней шли рельсы железной дороги. Первый же поезд поверг меня в ужас. Он грохотал, с шумом выплевывал дым и огонь и чуть не оглушил меня своим ревом. Это было так страшно, что я кинулся галопом в самую дальнюю часть луга. Там я почувствовал себя в безопасности, но еще долго дрожал и фыркал. Это было глубокое потрясение. Пока я пасся, мимо изгороди пронеслось еще несколько поездов. Я старался держаться подальше, но поезда все равно пугали меня. От одного их вида пропадал аппетит. Тем более удивительным казалось мне поведение других лошадей на лугу. При виде поезда эти местные лошади даже не поднимали голов. Они по-прежнему спокойно себе паслись, будто вокруг просто ничего не происходило. Это дало мне повод для размышлений. Немного привыкнув к шуму и грохоту, я стал наблюдать. Уже к концу первого дня я понял, что поезда не покушаются на жизнь лошадей. Кроме того, они могли ехать только по рельсам к ближайшей станции и нашему лугу не угрожали.

Как только я во всем разобрался, поезда просто перестали меня волновать. Теперь я мог пастись на лугу фермера так же спокойно, как остальные. Позже мне встречалось множество лошадей, которые при виде поезда впадали в дикую панику. Я же с тех пор паровозов никогда не боялся. Возле вокзалов и железных дорог я чувствую себя столь же спокойно, как в родном деннике. Конечно, моей заслуги тут нет никакой. Это все мой хозяин. Не будь он у нас таким умным, вероятно, я пугался бы поездов до конца дней своих. А ведь пугливая лошадь может наделать множество бед и себе и своим пассажирам. Так что если кто-нибудь из вас хочет, чтобы лошадь его не пугалась железных дорог, пусть выпустит ее на какой-нибудь луг возле станции. Лучшего способа, по-моему, нет.

Когда я вернулся от фермера, началась настоящая служба. Хозяин часто запрягал меня в экипаж вместе с матушкой. В этом тоже проявилась большая мудрость. Хозяину было ясно, что никто так, как матушка, не обучит меня всем тонкостям службы. Поддержка ее и советы часто выручали меня на первых порах. А главное, я узнал из ее рассказов очень много о людях. Оказалось, совсем не все они столь справедливы и добры к своим лошадям, как наш дорогой хозяин. «Бывают, — говорила мне мама, — люди попросту злобные. Я бы таким вообще никогда не доверила лошадей и собак. Попадаются и такие, что вроде бы злобы особенной не проявляют, а просто по глупости губят замечательных лошадей. Поэтому, дорогой мой сын, желаю тебе не только отдавать себя без остатка службе, но и оказаться в хороших руках. От этого во многом зависит твоя дальнейшая участь».

Мудрая добрая матушка! Как правильно ты мне все объяснила. Если бы мы еще сами могли выбирать хозяев. Но о таком положении дел лошадям пока остается только мечтать.

В начале мая к нам пришел слуга сквайра Гордона. Едва заметив его, я понял: это за мной. Так и оказалось на самом деле.

— Ну, до свидания, Черненький, — начал прощаться со мной хозяин. — Веди себя хорошо. Я отдаю тебя в отличные руки.

Мне хотелось ответить дорогому хозяину, что я конечно же буду стараться по мере сил вести себя у сквайра Гордона соответственно своей родословной и хорошему воспитанию. Но, к сожалению, не родилось еще лошади, которая умела бы говорить человеческим языком. Вот почему я просто ткнулся носом хозяину в руки, а он ласково похлопал меня по холке. На этом прощание наше закончилось, и мы со слугой сквайра Гордона поехали на новое место.

Поместье Гордонов опоясывало нашу деревню. Деревня называлась Бертуиком, а поместье — Бертуик- парком. Вели туда большие металлические ворота, возле которых жил сторож в сторожке. По ту сторону от ворот начиналась дорога. Она шла сквозь старинный парк с большими деревьями. Потом надо было пройти сквозь другие ворота. За ними росли сады и высился дом сквайра Гордона. Обогнув его, вы попадали на задний двор. Там был паддок, или огороженный луг, на котором выгуливают лошадей. За паддоком шли ряды старых яблонь. Миновав их, можно было увидеть внушительных размеров конюшню, в которой располагалось не только множество лошадей, но и огромное количество экипажей.

Если бы я рассказал вам подробно о прекрасных конюшнях мистера Гордона, для истории моей жизни в этой книге просто не хватило бы места. Вот почему ограничусь лишь словами по поводу помещения, в