характеры в книгах, это было бы намного более удовлетворительно для хорошо организованного ума.

После этого беседа естественным образом коснулась биологии, факторов Менделя и «Дивного нового мира».[12] Она резко оборвалась при появлении бывшего тьютора[13] Харриет, вынырнувшей из толпы старых студенток. Харриет и Фиби в едином порыве приветствовали её. Манеры мисс Лидгейт были в точности такими же, как и раньше. Для невинных и искренних глаз этой великой учёной леди никакая моральная проблема, казалось, вообще не может существовать. Вследствие скрупулезной цельности своей личности она относилась к недостаткам других людей с широким и абсолютным милосердием. Как и положено любому учёному, изучающему литературу, она знала поимённо все грехи этого мира, но было сомнительно, что она их узнает, если встретит в реальной жизни. Получалось, как если бы проступок, совершённый человеком, которого она знала, был обезврежен и продезинфицирован этим контактом. Очень много молодёжи прошло через её руки, и она нашла так много хорошего в каждом из них, что, казалось, невозможно было даже подумать, что они могут быть сознательно злыми, как Ричард III или Яго. Недовольными — да, дезинформированными — да, подверженными сильным и сложным искушениям, которых самой мисс Лидгейт удалось, к счастью, избежать, — да. Если она слышала о воровстве, разводе, ещё более плохих вещах, то озадаченно сдвигала брови и думала, насколько, должно быть, несчастным был преступник перед тем, как совершил столь ужасное злодеяние. Только единственный раз довелось Харриет услышать, как мисс Лидгейт говорила с явным неодобрением о человеке, которого она знала, и это относилось к её собственной бывшей ученице, которая написала популярную книгу о Карлайле. «Это вообще не исследование, — таков был приговор мисс Лидгейт, — никаких попыток критического суждения. Она воспроизвела все старые сплетни, не утруждая себя хоть какой-то проверкой. Небрежная, эффектная и показная. Я действительно стыжусь её». И даже тогда она добавила: «Но я верю, бедняжка очень нуждалась». Мисс Лидгейт не выказала признаков того, что она стыдится мисс Вейн. Напротив, она тепло приветствовала её, попросила зайти и навестить её в воскресенье утром, говорила благожелательно о её работе, и хвалила за то, что Харриет поддерживает на высоком академическом уровне английский язык, хотя бы в детективной прозе.

— Вы доставляете большое удовольствие в профессорской, — добавила она, — и я полагаю, что мисс де Вайн — тоже пылкая ваша поклонница.

— Мисс де Вайн?

— Ах да, конечно, вы её не знаете. Наш новый научный сотрудник. Она очень приятный человек и, я знаю, хочет поговорить с вами о ваших книгах. Вы должны зайти и познакомиться с ней. Мы заполучили её на три  года. Правда, она только в следующем семестре переедет сюда жить, но последние несколько недель она жила в Оксфорде, когда работала в Бодли[14]. Она делает большую работу  о национальных финансах в эпоху Тюдоров и пишет совершенно захватывающе, даже для таких людей как я, которые ничего не понимают в деньгах. Мы все очень довольны, что колледж решил предоставить ей стипендию имени Джейн Баррэкло, потому что она — самый выдающийся учёный и переживает трудные времена.

— Думаю, что слышала о ней. Разве она не была главой одного из крупных провинциальных колледжей?

— Да, она была провостом[15] во Фламборо в течение трёх лет, но эта работа не для неё: слишком много администрирования, хотя, конечно, она прекрасно проявила себя с финансовой стороны. Но она тянула на себе слишком много: собственную работу, экзамены на степень доктора и так далее, а ещё студенты — она буквально разрывалась между  Университетом и колледжем. Она одна из тех, кто отдаёт себя целиком, но думаю, она решила свести личные контакты к минимуму. Она заболела и была вынуждена на пару лет уехать за границу. Фактически, она только что вернулась в Англию. Конечно, вынужденное расставание с Фламборо значительно изменило её финансовое положение, поэтому радостно думать, что в течение следующих трёх лет она сможет продолжить работу над книгой и не волноваться об этой стороне дела.

— Теперь я припоминаю, — сказала Харриет. — Я где-то видела объявление о конкурсе  или что-то в этом роде в последнее Рождество или примерно в это время.

— Полагаю, вы видели это в Ежегоднике Шрусбери. Мы, естественно, очень гордимся, что заполучили её сюда. Ей бы следовало, конечно, получить место профессора, но сомневаюсь, что она смогла бы выдержать само преподавание. Чем меньше отвлекающих моментов, тем лучше, потому что она — настоящий учёный. А вот и она, там, — о, Боже! Боюсь, её поймала мисс Габбинс. Вы помните мисс Габбинс?

— Смутно, — сказала Фиби. — Она была на третьем курсе, когда мы только поступили. Превосходная душа, но слишком серьёзная и ужасно скучная на собраниях в колледже.

— Она очень добросовестный человек, — сказала мисс Лидгейт, — но у неё есть довольно неудачный талант делать скучным любой предмет. Это очень жаль, потому что она способная и на неё можно положиться. Однако это не имеет большого значения в её настоящей должности: она заведует где-то библиотекой — мисс Хилльярд помнит где, — и я полагаю, что она занимается исследованием семьи Бэкона. Она — такой труженик! Но, боюсь, она проводит бедную мисс де Вайн через перекрестный допрос, что  в данных обстоятельствах не кажется справедливым. Пойдём спасать?

Когда Харриет, сопровождаемая мисс Лидгейт, шла через лужайку, на неё напала страшная ностальгия. Если бы только можно было возвратиться в это тихое место, где в расчёт идут только достижения ума, если бы можно было работать здесь, стабильно и уединённо, над какой-нибудь небольшой интеллектуальной проблемой, не быть отвлекаемой и  подкупаемой агентами, контрактами, издателями, рекламодателями, интервьюерами, письмами от поклонников, охотниками за автографами, охотниками за славой и конкурентами, отбросив личные контакты, личную озлобленность, личную ревность, впившись зубами во что-нибудь скучное и постоянное, наливаясь основательностью как буки в Шрусбери, — тогда, вероятно, можно было бы забыть катастрофу и хаос прошлого или, во всяком случае, увидеть их в более правильной пропорции. Потому что, в конечном счёте, тот факт, что человек любил, грешил, страдал и избежал смерти, гораздо менее важен, чем единственная сноска в унылом академическом журнале, устанавливающая приоритет рукописи или восстанавливающая утерянное мелкое примечание. Ведь именно рукопашная схватка с упорными характерами других людей, стремящихся оказаться в центре внимания, заставляет придавать событиям личной жизни такое большое значение. Но Харриет сомневалась, что сейчас она была бы способна отвести войска. Она давно сделала шаг, после которого рай с серыми стенами Оксфорда остался позади. Никто не может войти в одну реку дважды, даже в Айсис[16]. Её бы раздражало это удушающее спокойствие, или, по крайней мере, так она постаралась внушить себе.

Собрав блуждающие мысли, она обнаружила, что её представляют мисс де Вайн. И, посмотрев на неё, она сразу же поняла, что перед ней учёный другого типа, нежели, например, мисс Лидгейт, и ещё более другого, чем тот, которым когда-либо смогла бы стать сама Харриет Вейн. Перед ней действительно был боец, но тот, для кого квадратный дворик Шрусбери был родной и подходящей ареной: солдат, не знающий личных привязанностей и преданный только фактам. Мисс Лидгейт, безмятежно стоящая над внешним миром и не затронутая им, могла окутать его приветливым теплом милосердия; эта же женщина, обладающая бесконечно большим знанием мира, дала бы ему правильную оценку и, если понадобится, устранила бы всё, что стояло на пути. Тонкое, подвижное лицо с большими серыми глазами, глубоко сидящими позади толстых очков, было восприимчиво к впечатлениям, но за этой восприимчивостью стоял ум столь же жёсткий и неколебимый, как гранит. Как у главы женского колледжа, подумала Харриет, у неё должны были быть проблемы, поскольку она выглядела так, как будто слово «компромисс» в её словаре отсутствовало, а вся работа на государственной службе — сплошной компромисс. Вероятно, ей были чужды нерешительность в достижении цели или неясность суждения. Если бы что-либо встало между нею и делом правды, она перешагнула  бы через него без злобы и без жалости — даже если бы это была её собственная репутация. Жуткая женщина, идущая до самого конца, и это тем более справедливо из-за обманчивой сдержанности и скромности, которую она демонстрирует, когда имеет дело с предметом, далёким от области, в которой она чувствует себя хозяйкой положения.

Когда они подходили, она говорила мисс Габбинс: «Я полностью согласна, что историк должен быть точным в деталях, но если вы не собираете все характеры и обстоятельства, имеющие отношение к делу, вы занимаетесь догадками, не имея фактов. Пропорции и отношения вещей — такие же факты, как сами