хочу сказать, нам нужно быть очень осторожными. Они чертовски сильны.

Оба невольно посмотрели на дальний конец коридора и на бетонные стены, увешанные рекламными плакатами. Пока там было пусто. Пока.

– И как ты отсюда выбрался?

– Просто проснулся, – признался он. – Оказался у себя в постели, и всё. Не думаю, что в этот раз фокус прокатит. Будем искать дверь со знаком.

Айлин кивнула с явным сомнением:

– Но ведь здесь, наверное, сотни дверей. В госпитале нам повезло. Будем проверять каждую комнату? Или…

– У меня есть идея, – перебил Генри. – Я думаю, дверь должна вести дальше вниз. Значит, она находится на самой нижней платформе. Понимаешь?

– Хорошая мысль, – она вдруг улыбнулась. – Генри, это правда прекрасная идея. Я начинаю подумывать, может, мы даже…

Она запнулась, улыбка сползла с лица. Генри понял невысказанную мысль, которая едва не сорвалась с её губ: может, мы даже не умрём. Именно так, а не иначе. В какой-то момент они безропотно приняли факт, что им предначертано поражение. Это проклятье лежало на каждом их движении, в каждом слове, петлёй сдавливало шею.

– Ты можешь идти сейчас? – спросил Генри. – Или нам немного отдохнуть?

– Пальцы всё мёрзнут, – Айлин с сожалением посмотрела на ногти, красный лак с которых отслоился острыми кусками. – Но идти могу. Не стоит долго задерживаться.

Генри с этим был согласен на все сто, поэтому без лишних слов пошёл по коридору, сдерживая темп, чтобы Айлин могла держаться рядом.

А вот и поворот. За ним простирался хорошо знакомый участок. Двери с фигурками людей, одна из которых распахнута, и гниющий труп на полу, скалящий зубы. Собака не смогла бы так быстро разложиться сама – наверняка не обошлось без помощи сородичей, которые не отказали себе в удовольствии полакомиться бывшим дружком. От трупа разило мерзким запахом. Айлин судорожно выдохнула и закрыла нос ладонью. Не говоря ни слова, они прошли мимо трупа, вгрызаясь в полосу тени. Собака проводила их взором вытекших глазниц, словно проклиная путников за свою бесславную участь.

– Генри, подожди, – сказала Айлин, когда темнота наконец начала сдавать свою власть и череда ламп стала ближе. Генри обернулся; на него накатило такое острое ощущение дежа- вю, что он почти увидел это – фривольную розовую блузку на месте багрового вечернего платья, испачканного в крови.

Генри, подожди… Мне плохо.

– В чём дело? – отрывисто спросил он, чтобы развеять глупую иллюзию. Айлин смущённо подняла сломанную руку, заключённую в гипс:

– С этой рукой что-то не так.

– Что? – он недоумённо посмотрел на посеревший гипс.

– Я не знаю. Но это началось, когда я коснулась двери со знаком – там, ещё в госпитале. Странное ощущение…

– Болит? – вопрос прозвучал по-идиотски, но ничего другого в голову не приходило.

– Не так чтобы очень. Нечто другое, будто прокатывают внутри маленькие шарики. Очень неприятно…

Генри сочувственно кивнул. В очередной раз он вскипел ненавистью к ублюдку в синем плаще и предал себя анафеме за нерасторопность. Больше он не мог ничего сделать.

Оказалось, Айлин остановила его не для того, чтобы пожаловаться.

– Мне кажется, это не из-за перелома, – сказала она. – Это напоминает чувство, которое я испытывала последнюю неделю. Только раньше было как музыка, а теперь похоже на вибрацию в теле. У тебя не было ничего подобного? Может, за последние дни?

Подумав, Генри качнул головой:

– Нет, такого не было. Но у меня часто болела голова…

– Я не об этом, – Айлин разочарованно опустила руку. – Ладно, пойдём. Всё равно, сейчас это неважно.

На секунду Генри оказался позади неё, в нескольких дюймах от полыхающих на лопатках цифр. Боже мой, осенило его, ведь она до сих пор не знает, что у неё на спине цифры! Нужно было как-то сказать, но, хоть убей, Генри не мог придумать, как это сделать. Погружённый в невеселые думы, он вырвался вперёд и продолжил путь к турникетам.

Темнота представлялась вечной. Так и казалось – она будет в этой бесформенной пустоте до скончания веков, и ещё останется время, чтобы вдоволь искупаться в чёрных водах небытия. Но это было неправдой. Она признала ошибку, когда ткань пустоты с треском разошлась, обнажая яркий, очень яркий, невыносимо яркий свет. Словно вместе с лучами в глаза заливают расплавленный свинец. Она открыла рот, чтобы закричать, но горло не слушалось, и вместо отчаянного вопля она издала тихое невнятное мычание.

Что-то неотвратимо тянуло её наверх, как ныряльщика, делающего заплыв в глубоком пруду. Она не сопротивлялась. Тело легко оторвалось от пола и взвилось в воздух. Она вспомнила, как в детстве мечтала летать. Но радости от свершения мечты не было.

Она находилась в маленькой комнатушке, обставленной непонятной аппаратурой. Углы предметов вызывали боль в голове. Она попыталась зажмуриться, чтобы не видеть их, но веки не слипались. Всё против неё. Она отыскала глазами лампу, насаженную на патрон. Вот он, источник её боли и страданий – ещё с тех пор, как она лежала на полу и не могла отвести взгляд, и жестокие лучи утрамбовывали днища глаз. С победным вскриком она рванулась к лампе. Дотянулась легко, несмотря на то, что до потолка было несколько футов. Сжала стекло в ладони, не боясь обжечься или получить удар током. Хруст. Свет возмущённо вспыхнул (боль!) и угас, оставив после себя благословенную темноту. Так гораздо лучше. Осколки, впившиеся в ладонь, никакого неудобства не доставляли, и она просто стряхнула их, как стружки.

Свет ушёл, но она не стала чувствовать себя лучше. Теперь ей было холодно. Не то чтобы она мёрзла… холод шёл изнутри – он не обжигал кожу, но обращал в льдинки сердце, печень, лёгкие. Она попробовала растереть ладони. Шуршащий звук, рвущаяся кожа, не тепло. Она вскинула голову к потолку и снова испустила нечленораздельное мычание, заменившее для неё плач.

Холод. Холод. Она слепо направилась вперёд в поисках чего-нибудь, что могло ей помочь, изгнать ужасное могильное ощущение. Почему ей так плохо? За что?.. Ведь она ничего не сделала, просто хотела съездить в магазин одежды. Она не заслужила этот холод. Уж лучше проклятый свет, разрывающий глаза. Нужно отсюда выйти – туда, где теплее. Она пошарила непослушными пальцами в поисках двери. Стена… где-то здесь. Ей удалось найти дверь, и она с торжествующим скулением вырвалась из плена страшной каморки, навстречу свету и теплу.

Мощь ламп обрушилась лавиной, пронизала мириадами иголок света, превратив её в сито. Это было хуже, чем она ожидала – хуже, чем могла представить. С громким хрипом она поднесла ладонь к лицу, чтобы защититься от напора света, но её всё равно отбросило вниз, к полу, где она прижалась к бетону пола и застыла, чувствуя, как треклятые лампы обугливают спину, проходятся граблями тупых лезвий. Но вставать было нельзя. Идти назад, в темноту – тоже нельзя. Она хорошо помнила недавний мёртвый холод. Лучше лежать так, на тонкой границе, и постараться снова забыться в пустыне цвета ночи, где нет света и холода, нет боли.