…Автомат, фанаты, ремень, шинель… Какой же лишней и громоздкой кажется теперь вся эта амуниция! Поначалу Андрей нервно путался в своих суровых солдатских одеждах, затем — столь же долго и нервно в ее, женских, совершенно непонятных одеяниях, о форме и назначении которых он, как выяснилось, все еще имел весьма смутное представление. Хотя, казалось бы… не ангел. Он метался во всем этом, мысленно проклиная свою страстную дрожь и неуклюжесть, стыдливо осознавая, что продолжать эти свои настойчивые, самой женщиной накликанные, притязания так же неуместно, как и… отказываться от них. Трусливо, не по-мужски отказываться!

— Боже мой Праведный, я-то думала, что этот день закончится для меня гибелью, — едва слышно прошептала Клавдия, когда Андрей вдруг ощутил в своих огрубевших руках ее нежные, полыхающие таинственным огнем бедра.

— Вы прекрасны, Клавдия.

— Кто, какой пророк мог бы предсказать, что он закончится вот так: не гибелью, а сладостной любовью?…

— Мне тоже никогда… даже не снилось все это.

«Так оно и должно было случиться, — напутствовал его на этот сладостный библейский грех некий вселившийся в него ангел любовного сатанинства. — Все началось с того, что когда-то, в свои двенадцать, ты влюбился в учительницу — широкобедрую, рыжеватую, с ранней проседью, немку».

Как не по-детски тайно и страстно любил он, как непростительно греховно желал ее. Никогда больше ни одна женщина не была для него столь вожделенной. Другое дело, что вся эта вожделенность была лишь эротическим отроческим стенанием.

…И оно настало — то мгновение, когда Андрей ощутил всю покаянно-библейскую магию ее плоти. Он пронзился ею вместе с дурманящим обоих поцелуем. И сквозь неземную радость обладания до него долетели зарождавшиеся где-то, не в устах женщины, а в самой астральности души, слова Клавдии, которыми она с непокаянной страстностью, шепотом помолилась:

— Да простят меня во веки веков все остальные женщины, представшие перед страшным судом, так и не познав святого греха с любимым!

Беркут прекрасно понимал, что вместе с остатками гарнизона он мог бы отсидеться в дальних выработках катакомб и таким образом спасти последних своих бойцов. У них еще хватало оружия, продовольствия и боеприпасов, чтобы продержаться в этих штольнях двое-трое суток, отбивая при этом самые яростные атаки противника. Тем более что немцы вряд ли решатся бросать в неизведанные подземелья большие сила, зная, к каким потерям будет приводить любой их подземный натиск.

Они действительно могли бы отсидеться до прихода наступающих войск, но в таком случае не смогли бы выполнить главное свое предназначение — обеспечить хотя бы небольшой плацдарм, за который могли бы зацепиться бойцы штурмового подразделения.

Исходя из обстановки, наиболее реально такой плацдарм просматривался теперь лишь на небольшой равнине между плато и плавнями. Именно об этом месте Беркут и сообщил командованию дивизии, направляя туда основной удар ледовой переправы. Однако честно предупредил при этом, что все пространство плато находится теперь в руках немцев и полицаев, что бойцов у него почти не осталось и что плацдарм у плавней, возле руин охотничьего домика, еще только следует создать.

Выслушав его доклад, майор Урченин лишь тяжело вздохнул:

— Командование понимает, что слишком затянуло с этим наступлением, — объяснил он, — и что теперь силы ваши на исходе. Так что вы вправе упрекнуть нас.

— Упреки здесь неуместны, товарищ майор, война есть война, и все на ней зависит от воли вашего комдива.

— Хорошо, что вы это понимаете, — оживился Урченин. — А потому от лица командования благодарю вас за службу и мужество, и передаю просьбу генерала Мезенцева: «Сделайте все, что в ваших силах, капитан. Любой ваш штык на этом участке будет оцениваться сохраненными жизнями бойцов и успехом всей операции».

Беркут и сам понимал это. Но возникал вопрос: каким образом прорваться до руин домика, если все выходы из катакомб блокированы, а для прорыва боем сил у него как коменданта гарнизона уже нет?

— Мальчевский.

— Младсерж Мальчевский тутычки, лейтенант.

— Хомутов.

— Здеся я.

— Звонарь. Где вы, Звонарь?!

— Да здесь я, здесь, — донеслось откуда-то сверху, и Беркут даже повернул лицо в ту сторону, откуда слышался осипший голос бойца, словно мог разглядеть его. — Полочка тут, под верхним слоем, — на удивление многословно объяснил солдат, — отсюда и пойдем.

— Словом, все в сборе, — завершил эту перекличку лейтенант Кремнев. Он один не вошел в тесную выработку и голос его все еще доносился из штольни.

— Кто ведет? — поинтересовался капитан. — Кто уже прошел этот путь?

— Звонарь, — ответил Мальчевский. — При, Звонарь, душа твоя архиерейская, напропалую. Считай, что тылы у тебя прикрыты.

— Постой, — осадил его капитан. — Звонарь, где ты там? — Андрей все еще не мог привыкнуть к тому, что приходится разговаривать с бойцами, даже не различая их силуэтов. — Ты действительно прошел эту штольню? Какого дьявола молчишь?

— Да не молчу я.

— Так прошел или нет? — еще раз прервал его странную медлительность капитан. Он никак не мог приноровиться к длительным паузам, предшествовавшим каждому ответу этого бойца.

— Не штольня там. Лаз. Гробовой. Ползти нужно подальше друг от друга, а то задохнемся. И глотку… глотку нервами перевязать. Иначе запаникуем, и тогда, считай, погибнем, в глотки друг другу вцепимся.

— Но сам-то ты прошел этот «гробовой лаз» до конца?

— Тебя же спрашивают, архиерей златоустый! — не сдержался Мальчевский. — Время, вон, отмонечивает, ростовщик ты одесский!

— Да в конце там что-то вроде огромной пещеры. По-моему, даже под дно реки уходит, под плавни, или еще черт знает куда.

— Но выход? Нас интересует выход.

— Тоже есть. Прямо под корнями дерева, — вмешался Хомутов. — Так он объяснял.

— Вояка хренов, — пробормотал Кремнев. — Перед каждым словом телится.

— Отставить, лейтенант, — вполголоса осадил его Беркут. И уже совершенно доброжелательно подбодрил Звонаря: — Ну, давай, гренадер, давай, веди! На тебя вся надежда, как на пророка Моисея. Интервал — три шага.

— Лучше скомандуйте: «Три пуза», — просопел Мальчевский, бесцеремонно отталкивая локтем капитана и взбираясь на невидимую полку, с которой Звонарь уже убрался. Капитан даже не заметил, как, сообщив о пещере, Звонарь счел разговор законченным и уполз по ходу.

— Значит, три пуза, — не стал возражать капитан.

— Хомут-главартиллерия, давай за мной. Командиры в этот раз позади.

Метров двадцать они прошли в полусогнутом состоянии, потом пришлось ползти, и, наконец, Андрей почувствовал, что впереди уже не ход, а самый настоящий «лисий лаз», решиться пройти по которому в одиночку в первый раз мог только очень отчаянный человек.

Дышать становилось все труднее. Извилистый лаз то поднимался вверх, очевидно, под самую кромку поверхности, то вдруг резко уводил в глубину и в то же время в сторону, а иногда — как бы поворачивал назад.

— Капитан, слышите, капитан…