— Сразу же после обстрела занять позиции и приготовиться к бою!

«Двенадцать десять…». Беркут еще успел подумать: «Что-то они сегодня не пунктуальны», как в ту же минуту грянул артиллерийско-минометный залп. Стволов двадцать. Андрей был поражен меткостью, с которой он накрыл каменоломню, карниз над ней и пятачок между входом, карьером и южным валом.

Только после третьего залпа, когда уже были обстреляны и вход в штольню на конце косы, и руины хутора, орудия начали бить вразнобой, по всей площади, которую должны были занимать бойцы гарнизона. Прямо на глазах у Беркута взрывной волной сбросило с карниза на острые камни чуть поотставшего гвардейца, из тех, что прибыли со старшим сержантом Акудиновым. В госпитальной катакомбе от взрыва снаряда обвалился пласт крыши, под которым погибло двое раненых. А тут еще старшина Кобзач сообщил по телефону, что осколком рассекло предплечье бойцу, пытавшемуся засечь батарею, бьющую с того берега.

— Убрать всех с поверхности! — еще раз жестко напомнил ему Беркут, стараясь перекричать эхо взрывов. — Всех до единого — в катакомбы!

— И напрасно мы оставили у вала тех десятерых, — напомнил Кремнев, когда капитан повесил трубку. — Может, попытаться увести их сюда? Или уже поздно? — он решил, что Андрей оставил заслон, не предполагая, что обстрел может быть настолько интенсивным. И был удивлен резким ответом капитана:

— А кто вам сказал, лейтенант, что на войне все жертвы напрасны? Я говорил о бессмысленных жертвах. Только немцы знают, когда кончится этот ад. И пока мы убедимся, что он действительно кончился, они успеют пройти последний вал и начнут отплясывать чечетку над нашими головами. Вы передали бойцам приказ: «держаться до последней возможности?»

— Так точно.

— Божественно. В противном случае, вам пришлось бы сделать это сейчас. — Беркут взглянул на часы и уже совершенно иным, невозмутимым тоном добавил: — Через две минуты все закончится. Соберите людей на выходах из штолен.

Едва он произнес это, мощный взрыв качнул их с такой силой, словно они находились на лодке посреди океана. А когда крошево камня и едкая желтая пыль улеглись, оба увидели, что в конце этого подземного блиндажа, на развилке штолен, появилась дыра, сквозь которую, вместе с дневным светом, уже пробивались клубы морозного тумана. Кремнев снова зажег погасший керосиновый фонарь, и оба офицера молитвенно посмотрели на треснувший потолок.

Окажись он чуть «понежнее», и спор о том, какие жертвы на войне бессмысленны, а какие — нет, завершился бы сам собой.

— Вы ранены, капитан? — встревоженно спросил лейтенант, наклоняясь над привалившимся к стене Беркутом.

Стоящая в глубокой нише «летучая мышь» вновь постепенно возгоралась, но все равно они едва различали силуэты друг друга.

Капитан медленно стащил налезшую на самые глаза шапку, стряхнул с нее целую гору каменного крошева и, осев еще ниже, вздохнул:

— Нет, просто я подумал, что все это уже было.

— Что именно?

— Да все: обстрелы, подземелье, смерть… Впрочем, это уже воспоминания.

— Которых вы все больше опасаетесь.

— Что в этом странного? Да, опасаюсь. Потому что слишком много в них такого, о чем лучше не вспоминать.

— Или же вспоминать как можно реже, — добавил Кремнев, думая при этом о чем-то своем. — И вообще нам воевать нужно, а не воспоминаниям предаваться.

Выслушав его, Кремнев ожесточенно потерся затылком о холодную, влажную стену и ухмыльнулся.

— Знаете, капитан, совершенно не представляю себе вас вне армии. А точнее, вне войны. Офицеров, которых даже посреди войны трудновато представлять себе военными, настолько в естестве своем они люди сугубо гражданские, приходилось встречать немало. Такого же, как вы, прирожденного фронтовика, встречаю впервые. Человек, рожденный для войны. В этом есть что-то такое, сатанинское.

— И сатанинское — тоже. Но все больше — солдатское. А потому: к бою, лейтенант, к бою…

Пока Беркут выбирался из штольни, Кремнев перехватывал выскакивающих из подземелья и укрытий бойцов, пытаясь наладить круговую оборону прямо у входа в катакомбы.

— Так, и что у нас здесь происходит, лейтенант? — довольно спокойно поинтересовался Андрей, мельком оглядывая строения усадьбы деда Брылы.

Все пристройки действительно были превращены в сплошную руину. Однако сам дом каким-то чудом уцелел. Хотя крышу потрепало довольно основательно.

Спас его все тот же каменный «навес», который не смогли пока сокрушить даже снаряды.

— Немцы — с того берега. Выходят на лед, — возбужденно объяснял и ему, и бойцам Кремнев. — Всем занять круговую оборону! Залегать по гребням и по валу!

— А что слышно оттуда, со степи?

— Сейчас и оттуда попрут.

— Тогда отставить круговую. Возьми десяток бойцов и веди на подкрепление тем, у вала. А я попридержу «степных». Старшина Бодров!

— Здесь, — откликнулся старшина откуда-то из-за развалин. — Я тут старика оттащил. Погиб, Царство ему…

— Что, Брыла погиб?!

— От первого же снаряда. На улицу вышел — и…

— Единственное утешение старику на том свете, что смерть принял по-солдатски. Жестокое, правда, утешение, но что поделаешь? Выводи бойцов к кромке берега. Как только немцы приблизятся — гранатным ударом по льду. Эй, рядовой, — остановил капитан засидевшегося где-то в штольне бойца. — В артиллерии что-нибудь смыслишь?

— В артыллерии? В артыллерии — нэт.

— Все равно за мной. К танку.

Ефрейтор, фамилии которого Беркут не помнил, высунул голову из люка, когда капитан уже ступил на гусеницу. Видно, он пересидел здесь весь артобстрел. До сих пор танк этот стоял как завороженный, хотя весь задок его и пустой запасной бак были исклеваны осколками.

— Ефрейтор, немедленно к хутору. Помоги хуторянам, — крикнул Андрей, пропуская мимо себя, в башню, бежавшего с ним солдата.

— Сдавать надо хутор этот, — на ходу ответил ефрейтор вместо уставного «есть». — Сдавать и держаться у штольни.

— После боя так и сделаем, — вполголоса ответил Беркут. Не ради ефрейтора, который услышать его уже не мог, ради справедливости. Держать оборону даже таким усеченным фронтом они уже были не в состоянии.

— Что мнэ делать, товарища офицера?

— Сейчас подучу.

Несколько минут им подарила немецкая педантичность. Те вермахтовцы, что подошли к пологому берегу первыми, остановились и начали ждать отставших. Развернув башню и по стволу определив, что в максимально опущенном положении его снаряд можно будет положить почти посредине реки, Беркут с чисто профессиональным любопытством наблюдал, как вражеские командиры расставляют солдат по кромке берега, как пытаются добиться дистанции между ними в три-четыре шага.