Сам не зная еще зачем. Варяг начал вести счет дням, прочерчивая на стене тонкие черточки отросшим ногтем большого пальца. Когда таких черточек стало тридцать, он вдруг впервые почувствовал холод. Несложный подсчет показал, что сейчас уже, видимо, наступил декабрь и, значит, пришла зима. А у него, кроме почти уже стертого до дыр пиджака и брюк, ничего не было. Одно спасало его от ночного похолодания: паркий воздух, наполнявший его подземную камеру теплом.

Видимо, где-то недалеко отсюда проходила теплотрасса, подогревавшая его обиталище.

Однажды утром, услышав привычный скрежет стального засова, Владислав поднял голову и заметил, что на ведре сверху лежит что-то большое и темное.

Когда ведро глухо ткнулось в каменный пол, он понял, что это большое ватное одеяло. Так, выходит, его собираюсь продержать тут всю зиму.

– Эй, земляк! – крикнул Владислав вверх незримому охраннику. – Отзовись, земляк! Ты бы привел кого. Пусть мне хотя бы огласят приговор! А? На какой срок настраиваться? А если в январе мороз под тридцать будет – я же тут околею!

Но ему никто не ответил. Владислав на миг подумал уж не глухонемой ли этот хмырь – вот так комедия! Но через секунду в голову ему пришла другая, куда более тревожная мысль: а что, если они как раз и хотят, чтобы он околел – как бездомный пес, как пьяный бомж. Ведь это удачное решение: ни на ком не будет вины за его смерть, ничьи руки не будут замараны кровью смотрящего России – он же сам помер, естественной смертью.

Никто не виноват!

И только сейчас Владислав понял суть хитроумного и подлого плана похитителей. Ну конечно, никто и не собирался его ни допрашивать, ни уговаривать. Он вообще был им не нужен. Сдохнет – ну и хрен с ним. Не сдохнет – ну и ладно, все равно будет торчать в этой яме до скончания века. Жив Варяг или умер – кого это волнует. Он просто исчез. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет и проблемы… Да, они действуют как всегда, по старой привычке.

Но подобные мысли только распаляли в нем жажду жизни, бешеное стремление вырваться отсюда и покарать подлых предателей. И с утроенной силой он продолжал упрямо вгрызаться в окаменевший бетон, с радостью ощущая, как все глубже уходит острый стальной штырь…

Как– то утром Владислав проснулся от нестерпимого холода. Он лежал прямо на решетке, плотно укутавшись в грязное одеяло. Его знобило. Снизу шел едва ощутимый теплый воздушный поток. Варяг подумал об уродливых стариках с испитыми лицами, которые зимой торчат в вестибюлях станций метро, греясь у решеток вентиляции. И впервые в жизни он подумал о них не с неприязнью, а с жалостью.

Рядом с ним на полу стояло ведро. Он даже не слышал как его спустили.

Схватившись рукой за пластиковую бутылку, он почувствовал, что вода там замерзла Нащупав в ведре кусок мяса и хлеб, Варяг понял, что и скудная пайка закаменела на морозе. Что же там теперь – декабрь или, может быть, уже январь?

Зима! Он быстро опустошил ведро и, дождавшись, когда охранник поднимет его обратно и закроет засов, принялся за повседневный ритуал: сто приседаний и пятьдесят отжимов на руках. Потом, жадно поев, вооружился своим стальным орудием, которое за эти долгие недели уже изрядно стесалось, и принялся за работу.

Монотонные движения были заучены им до автоматизма – это помогало отвлечься. За почти сорок лет жизни судьба предложила Владиславу Игнатову немало жестоких испытаний, но впервые он оказался в таком положении, когда были обрублены все связи с внешним миром, с друзьями, с надежными партнерами, с близкими людьми, на чью поддержку он мог бы рассчитывать. Как ни трудно было ему на зоне у Беспалого, там он все же был не один, и ниточка. связывавшая его с волей, хоть и была тонкая и хрупкая, все же ни на секунду не рвалась. Сейчас все было иначе. Сейчас его жизнь висела на волоске – и в его власти было либо оборвать этот волосок, либо осторожно вытянуть себя из этой ямы – как Мюнхгаузену из болота.

Но не в его привычках было смиряться со злодейкой-судьбой, не в его нраве было сгибаться под ее ударами. «Врешь, не возьмешь!» – с остервенением думал он, в тысячный раз пропахивая гвоздем бороздку в бетонной окантовке.

Один шов, скреплявший ржавую решетку с каменным полом, уже был полностью расковырян. Теперь он обрабатывал второй. Продолжая трудиться с такой же интенсивностью, он сумеет расковырять оставшиеся три шва за месяц-полтора.

Тогда можно будет вытащить решетку – и уйти на волю!

Если только не произойдет чего-то непредвиденного. Если не ударит тридцатиградусный мороз и не приморозит его во сне. Если в одно прекрасное утро его просто не убьют в этой яме…

Массивный полированный стол в просторном кабинете еще хранил следы прежнего владельца: хромированную подставку для канцелярских принадлежностей, россыпь иностранных военно-технических журналов, ворох служебных писем и записок, пронумерованные толстые папки-скоросшиватели с аккуратными надписями на корешках и даже серебряную табличку с выгравированной надписью «Владислав Геннадьевич Игнатов» в деревянной рамке.

Просидев в этом кабинете уже почти месяц, Леонид Аркадьевич Суриков тем не менее не чувствовал себя тут вполне хозяином. В середине ноября его, ветерана службы внешней разведки, внезапно вызвал на беседу в Кремль некий Александр Иванович Сапрыкин, с которым генерал-майор Суриков до того ни разу в жизни не встречался. Сапрыкин предложил ему «интересное дело» – стать заместителем директора крупного оружейного концерна «Госснабвооружение».

– Да я не справлюсь, – робея, возразил Суриков. – Я всю жизнь на оперативной работе…

– Вот и хорошо! – радостно перебил его Александр Иванович. – Значит, знакомы с материалом. Вы же, насколько я понимаю, в последние пятнадцать лет имели Дело с «железом». Участвовали в пяти последних оружейных ярмарках в Абу-Даби. Были членом российских делегаций… Вам и карты в руки!

И Суриков понял, что Сапрыкин хорошо подготовился к разговору.

Генерал– майор и впрямь в последнее время подвизался на военно-коммерческом поприще хотя его специализацией была вовсе не торговля оружием, а промышленный шпионаж: завязывая знакомства на международных оружейных форумах, он затем использовал новых приятелей для добывания секретной