оконное стекло.

– Ты что наделал, идиот! – заорал отставной майор, мотнув головой. – Считай, ты уже покойник! – Он в прыжке выбросил вперед правый кулак и впечатал его метрдотелю в челюсть. Голова Филимонова откинулась назад, и затылок глухо ткнулся в стену. Видимо, удар Абрамова был настолько силен, что Филимонов выронил пистолет и съехал по стене на пол.

С грохотом захлопнулась дверь. Раздался лязг замка. Дверь заперли снаружи.

Абрамов подобрал пистолет и огляделся. В банкетном зале они остались втроем: Чижевский, он и бездыханный Филимонов.

– Надо делать ноги, Николай Валерьяныч! – тяжело Дыша, заметил Абрамов.

– «Ребя» дернули за подкреплением.

Чижевский кивнул:

– Да, надо уходить. Можно сказать, задание сорвано. – И, помолчав, добавил:

– По моей вине. Видно, слишком засиделся в офисе. От оперативной работы отвык.

За запертой дверью в банкетный зал послышался топот ног и возбужденные голоса. Абрамов подскочил к пробитому пулей окну и недолго думая, саданул по нему стулом. Раздался звон разбитого стекла. Сорвав со стола плотную белую скатерть и обмотав ею руку, отставной майор быстро отбил торчащие из рамы осколки и вылез наружу. Чижевский последовал за ним.

Они оказались во внутреннем дворике позади ресторана. Дворик был огорожен невысокой кирпичной стеной. Судя по аккуратно прочерченной на асфальте белой разметке, это была парковка. Железные воротца стене – въезд на парковку – были распахнуты. На парковке стоял одинокий черный джип.

– Товарищ полковник, ручаться не могу, но, по-моему, я именно этот джип видел в тот вечер. Он как раз, отъезжал от ресторана. Очень торопился!

– Да? И что? – скептически спросил Чижевский.

– Да ничего… – пожал плечами майор и махнул рукой. – Нам на выход – туда!

Но Чижевский замешкался. Его взгляд наткнулся на что-то знакомое. В первую секунду он не понял, что там. Только машинально зафиксировал это на асфальте. Он нагнулся и поднял разорванный черный шнурок с болтающимся на нем темным серебряным крестиком.

Он мог поклясться, что это крестик Владислава Геннадьевича.

Гиава 23 В окна комнаты, задрапированные белыми непрозрачными занавесками, струился солнечный свет. Комната была обставлена дорого и со вкусом: кожаный диван-уголок, два глубоких кожаных кресла, дубовый журнальный столик, в углу японский телевизор с огромным экраном. Собеседники сидели напротив друг друга, через стол. Урусов, расстегнув генеральский китель, внимательно изучал лицо Закира Большого, ища в нем признаки то ли испуга, то ли вины. А Закир, закинув ногу на ногу и широко раздвинув плечи, сохранял невозмутимое спокойствие, хотя, по правде сказать, он отнюдь не был спокоен. Урусов внезапно позвонил ему сегодня утром на мобильный и приказал – именно приказал, а не предложил – встретиться на «нейтральной территории».

Для беседы со своим информатором Евгений Николаевич выбрал издательство «Щит и меч», в котором он числился «литературным консультантом». Офис издательства на Остоженке был очень удобным местом для встреч генерала со своими «кадрами».

– Я что-то никак не пойму, – с расстановкой проговорил Евгений Николаевич, – куда это все слиняли. Ты Закир, мне сам говорил, что раньше десяти ваш съезд не закончится. Мои люди были там в половине пятого, а сходняком там и не пахло… – Он замолчал, испытующе глядя на законного вора.

Тот не отвел глаза, а, наоборот, так пристально смотрел на генерал-полковника, что, казалось, хотел прожечь его взглядом, – Я сообщил все, что знал, – спокойно ответил Закир. – Для меня то, что случилось вечером, стало полной неожиданностью…

– А то, что случилось на Никитиной Горе, тоже стало полной неожиданностью? – повысил голос Урусов. – Группа захвата прибыла на дачу к восьми, а там уже было все подчищено! Ни тайника, ни дачников – никого! Куда это они все подевались – нянька, девчонка?

Евгений Николаевич не мог сдержать раздражения. Как только ему доложили, что операция фактически провалена, он стал срочно искать концы и первым делом назначил встречу Закиру Большому. Одновременно генерал-полковник все-таки сумел дозвониться до Александра Ивановича Сапрыкина и, кратко доложив обстановку, стал допытываться у того, что ему известно. Но кремлевский чиновник очень ловко перевел разговор на его, Евгения Николаевича, «недоработку», попеняв, что, мол, он сам и дал себя одурачить.

Впрочем, ситуация оставалась все равно до конца так и не проясненной. В глубине души генерал надеялся, что Закир что-то знает, не может не знать, но он также понимал, что из него хоть клещами тяни – этот гордый дагестанский горец ни слова не скажет.

– Ладно, Закир, – миролюбиво продолжал Евгений Николаевич. – Допустим, ты не в курсе. Но ведь твои люди были на Никитиной Горе, они же там всю неделю паслись, ты сам мне говорил! Не могли же они ничего не видеть – кто туда приезжал, кто входил, кто выходил. Кого выводили, что выносили с дачи…

Закир сидел выпрямившись и молча смотрел на генерал-полковника. Он покачал красивой черноволосо головой. – Все верно. Мои люди сидели там в засаде неотлучно. Но потом, к концу дня, когда должна была подъехать группа, там приключилась странная вещь. Мои даже ничего не поняли…

Закир не обманывал генерал-полковника Урусова. Он просто не сказал ему всей правды.

Вот как разворачивались события на самом деле…

Позавчера часов около шести, уже в сумерках, к даче покойного академика Нестеренко на Никитиной Горе со стороны Москвы подъехал темно-вишневый джип «тойота». Джип остановился на аллее напротив дачи, и сидящие в нем пассажиры – три здоровых дагестанских абрека, которым Закир Большой безгранично доверял и которых он три года назад вывез в Москву из своего родного горного аула, – стали наблюдать за домом. По переданной им Закиром информации, сюда в семь вечера должны были подкатить две или три машины, набитые «гладиаторами», которые имели строгий наказ искать в доме тайник. Но кроме тайника в доме находились два человека – пожилая женщина, что-то вроде дачной домработницы, и маленькая девочка, дочка Варяга. Их-то Закир Большой и распорядился тихо вывезти с дачи…