– А что такое преступник, Леночка? Что такое преступление? Это фикция, условность, которую общество… вернее, одна часть общества придумала для того, чтобы оправдать… – Он нахмурился, подыскивая слова. – Оправдать свое господство над другими.

– Да? – вспыхнула она. – А как же убийство? Вот убили Шелехова – твоего знакомого. Это разве не преступление? А все эти заказные убийства бизнесменов, банкиров… А скандалы с отмывкой денег?

Владислав покачал головой. Ему сейчас совершенно не хотелось вступать с милой девушкой в философские дискуссии, но она говорила так искренно, так горячо, что невольно задела его самолюбие. Надо было что-то ответить.

– Дело в том, Лена, – медленно заговорил Варяг, – что в нашей стране – уж так сложилось, так уж издавна повелось – закон никогда не имел железной силы всеобщего правила. Законы всегда обслуживали какую-то одну группу людей. А другие люди нарушали эти законы и становились преступниками, так их называли.

Большевики в семнадцатом пришли к власти и сразу нарушили все мыслимые законы государства – стали отбирать собственность и деньги – словом, грабили награбленное. Вот с них-то все и пошло вразнос, если хочешь. А потом внутри построенного ими – заметь, на изначальном грабеже и воровстве построенного – государства возникли группы людей, которые решили: а какого черта – этим можно было грабить и убивать, почему же нам нельзя? Больше того, они решили, что, грабя и убивая государственных грабителей и преступников, они совершают благое дело.

– И ты, значит, считаешь, что это правильно? – тихо заметила она, чуть отодвинувшись. Владислав кивнул.

– Во всяком случае, все то, чем я занимаюсь сейчас, то, чем я занимался последние десять лет, я делал правильно. Меня жизнь сильно ломала, Лена, сильно ломала, но не сломала. Я на изломе оказался прочный. Помню, был у меня один знакомый – плохой человек, мерзкий. Он любил повторять: моя власть сильна, я тебя в бараний рог могу скрутить, а ты и не пикнешь. Так вот, представляешь, не скрутил – и я не пикнул. А кончилось дело тем, что я его как-то совершенно случайно встретил на улице и… прикончил… как последнего гада…

– Неужели у-убил? – упавшим голосом переспросила Лена.

– Да, Леночка, я его убил. Убил полковника Беспалого. Он был начальником лагеря, где я сидел. Где мне суждено было бы заживо сгнить. А я выжил. Сам не знаю как, но я выжил. Бежал. А потом встретил эту мразь на улице и… и понял, что он не имеет права на жизнь. Эту мразь надо было убить, вот я и убил. Если хочешь знать, в тот момент я ощущал свою полную правоту. По всем человеческим, именно человеческим, понятиям он был преступник. У него на руках кровь десятков невинных. И я его покарал. И знаешь, Лена, при этом я ни минуты не колебался.

Лена смотрела на Варяга широко раскрытыми глазами, и трудно было понять, что скрывается в ее взгляде – то ли испуг, то ли восторг.

– И многих ли ты убивал в своей жизни, Владик?

– Нет, – честно сказал он. – Немногих. Потому что проливать кровь так вот запросто, как убили Леонида Васильевича Шелехова, – нельзя. По понятиям не положено. Вот почему я хочу найти убийцу Шелехова. Найти и покарать.

Лена сглотнула слюну и провела узкой рукой по лбу, словно смахивая невидимую паутинку.

– Но ты мне не ответил на первый вопрос… Хотя, может быть, и не стоит отвечать. Раз ты сам убивал… Владислав обнял ее за голые плечи и привлек к себе.

– Ты хочешь знать, преступник ли я. Что ж, по их законам, наверное, да, преступник. Но знаешь, по моим законам, они – кто втихомолку грабил страну многие годы, а особенно в последние десять лет, они преступники во сто крат большие. И сами, те, кто правили страной, и их нынешние внуки и правнуки, кто по блату и по наследству получили все эти банки, нефтяные компании, алюминиевые комбинаты… А я считаю себя ничуть не хуже, не глупее их. Может, у меня дело-то получше пойдет, чем у них, у бывших чиновников, которые сегодня в олигархах ходят: они все время при делах. Ты их в дверь, они в окно.

Он и не заметил, как разволновался, произнося перед этой молоденькой девушкой пламенную речь. Владислав поймал себя на мысли, что тихая Лена – первая женщина, которой он вот так откровенно изливает душу, рассказывает о сокровенных своих мыслях. Почему? Наверное, все же было что-то в ней неосязаемое, что влекло его и заставляло довериться ей. Странно, подумал Варяг, Свете он никогда этого не говорил, и уж тем более Вике. Только в приватных беседах с ее покойным отцом, академиком Егором Сергеевичем Нестеренко, он позволял себе раскрыться до конца, высказать наболевшее, что копилось на душе.

Часы в гостиной глухо пробили два раза. Два часа ночи! Опять заговорились.

– Может, спать будем? – ласково спросил он. Лена грустно помотала головой.

– Нет. Сейчас я не засну. – И, помолчав, добавила:

– Так что все-таки у тебя завтра?

Владислав тяжело вздохнул, мысленно вернувшись к делам.

– Уже не завтра, а сегодня. Сегодня вечером. Должен состояться серьезный разговор. От него многое будет зависеть в дальнейшем. – И тут его кольнула страшная мысль. Мучительная догадка. Он схватил Лену за руки и жестко спросил:

– Послушай, ты не могла бы Лизу сегодня вечером забрать с Никитиной Горы и перевезти в Москву? К себе? На пару дней. А Валя пусть пока на даче одна поживет.

– Зачем? – не поняла Лена. – Зачем ее забирать? Ей там так хорошо. Место тихое, спокойное…

– Да, место тихое… – мрачно повторил Варяг. – Да только слишком уж известное.

– Известное? Кому? – недоуменно переспросила Лена. – Владислав, я что-то ничего понять не могу. Не говори загадками!

Он даже застонал от страшного предчувствия. И от собственного бессилия что-либо изменить. Он потянулся к телефону и привычно, не глядя нажал семь кнопок. На другом конце линии ответили не сразу. В трубке послышался заспанный голос Чижевского.