Комментировал Алексей свои послания умозаключениями, не лишенными литературности:

«…Увы, природа постепенно утрачивает способность к саморегуляции! С этим трудно смириться, но это так. Вот если бы количество рождающихся детей убывало быстрее, чем количество умирающих! Но об этом мечтать уже не приходится. Попробуйте только подсчитать, сколько потребуется времени, чтобы уничтожить всех китайцев и индусов, расстреливая в день, скажем, по миллиону… И куда девать в таком случае их трупы? Пока они разложатся до состояния нефти, пройдет много миллионов смрадных лет».

«…Я искренне не понимаю, зачем на земле должно жить столько людей? Грязь, нищета, болезни, отравленные реки и моря, загаженные горы и пустыни… Природа плюнула на нас. Она изнемогает, она больна, больна смертельно, и болезнь эта зовется – человечество. Люди – это язвы на ее теле, они разрушают ее медленно, но верно, с каждым вновь родившимся младенцем. Вот о чем надо писать в вашей газете, писать каждый день, только об этом и писать!»

«…К тому же с увеличением числа живущих, а оно, это число, давно уже превзошло критическое значение, особенно в Азии и Африке, люди теряют такие изначально присущие им, данные им когда-то природой качества, как воля и стойкость. Это отчетливо видно на примере так называемого русского народа. В основе своей он теперь безволен, туп, непредприимчив и безнадежно слаб морально. Он позволяет с легкостью проводить над собой жестокие эксперименты, он превращает свою прекрасную землю в мусорную свалку, он и сам стал циничным, нечистоплотным, мерзким… Необходимо очистить его, отскоблить, вымыть, но только лучшую его часть, ту часть, которая еще, может быть, способна к возрождению. А оставшуюся – уничтожить. Не по-сталински, не в лагерях, а в прямом смысле – уничтожить. Сжечь, развеять по ветру, забыть…» – заключал он очередное послание.

Кроме рассуждений и ссылок на случаи странных убийств и смертей, собранных в Интернете, Алексея волновали еще и проблемы, так сказать, бытового характера. Вернее, одна проблема – мания преследования. Каждое свое письмо ко мне, – а я, повторю, был в ту пору единственным его корреспондентом, – он начинал с подробного описания своих отношений с Георгом старостой и его женой Ингрид.

«Сегодня они заявились ко мне оба, с раннего утра. Драная курица Ингрид сказала, что хочет убрать мою квартиру, потому что в ней скопилось много пыли и грязи, а этот чахлый Георг вознамерился починить унитаз, который, правду сказать, течет уже полгода. Мне пришлось впустить их обоих, и это создало настоящую проблему: надо было умудриться держать их в поле зрения так, чтобы они не успели ввинтить в мои стены какой-нибудь „жучок“.

…Георг вдруг стал мне рассказывать про то, как они с Ингрид были в Африке и как их захватили бандиты. Он рассказывал это, пока чинил унитаз, рассказывал скучно, нарочно, я уверен, скучно, чтобы я не слушал его. Он, между прочим, поведал мне историю про какую-то змею, которую он называл «зеленой мамбой», о том, как он дружил с ней, как она ползала по нему и по Ингрид, когда они лежали в хижине в этом своем плену. Более отвратительной истории я не слышал в жизни! Он рассказывал, я вдруг перебил его, спросил: читал ли он рассказ Сологуба «Червяк»? Он удивился, ответил, что не читал, что он впервые слышит от меня имя этого писателя. Ха-ха! – подумал я. – Впервые слышу! На самом-то деле он специально ввернул про «зеленую мамбу», как герой Сологуба. С тем ввернул, чтобы мне она снилась, как той девочке из рассказа, снилась, а потом придушила во сне…

…Вообще-то своей цели они добились, я с ужасом теперь думаю об Африке, о змеях, о колдунах, о духах, обо всех этих жутких африканских культах. Знаете ли вы, что население Африки увеличивается с каждым годом настолько, что скоро поглотит всю старую Европу? И вообще в мире через сто лет будут жить одни только негры, индусы и китайцы, если и дальше так пойдет дело… Одно утешает – это быстрое распространение СПИДа по Африке. Георг рассказал также, что Ингрид просто чудом избежала этой заразы во время того приключения. Он что – хочет вызвать во мне жалость, что ли, к этой мочалке? Да я уверен, что этого своего Жинито с барабанной задницей (она у него и вправду как барабан) она усыновила, чтобы с ним спать на старости лет…

…Когда он все поправил в моем унитазе, я еще долго проверял, куда он засунул свой «жучок». Не нашел ничего. Значит: либо он не решился, либо не успел, либо очень хорошо спрятал».

И разумеется, Алексей страстно мечтал, чтобы я наконец принялся публиковать его безумные заметки в газетах и журналах, пропагандировал его творчество в своей телепрограмме, рекламировал, агитировал. Меня же эта ситуация забавляла: сидит такой малолетний (а я так и не мог смириться с мыслью, что ему уже за двадцать) философ, такой извращенный Киркегор, и мыслит извести человечество на корню. Причем в масштабах куда более глобальных, чем Гитлер или Тамерлан. Без сантиментов, без планов личного величия и обогащения. Тут не было никакого ровным счетом расчета для себя, а именно желание, даже теория: извести мир, так сказать, философски. Понятно, что единственное место, подходящее для такого рода размышлений, – это сумасшедший дом. И несомненно, лет еще двадцать назад в подобной ситуации Алексей в этом доме и оказался бы, и провел бы там всю отведенную ему природой или Богом жизнь. Но сегодня он никому с этой точки зрения не нужен. Живи он в России, его вряд ли бы упекли в дом скорби, те времена прошли. Вот если бы он начал свой план воплощать в жизнь, тогда – да. А так ходил бы себе по улицам с горящим взглядом, проповедовал бы прохожим да был бы бит ментами время от времени. А в Дании и вовсе – не только не бит, а еще и облагодетельствован, ухаживаем и лелеян государством.

Признаться, я слегка, а потом и все активнее, стал подыгрывать его мыслям, и вот почему.

Моя журналистская карьера складывалась успешно, особенно если принять во внимание, что в журналистике я оказался случайно. После школы я закончил курс на кафедре русской литературы филфака МГУ. Пописывал, как водится, стишки, ну и короткие, в стиле Бунина, рассказцы, работал в школе учителем словесности – вот благородная стезя! Помимо школы ходил в поэтический кружок, который в интеллектуальных кругах Москвы изрядно прославился, – мы выпускали сборники, имели некоторый успех у публики. В ту пору все бредили Бродским и лепили изводы его стихов, как блины на Масленицу, ну а те, кто им не бредил, самозабвенно хлопотали под Хлебникова и Крученых. Мы же – «метаметафористы» – располагались где-то посередине. Наши стихи были в меру ироничны, в меру пафосны, в меру понятны и в меру заумны и неплохо ложились на музыку. Многие, и довольно известные, рок-группы пользовались нашими текстами. В одну довольно популярную в начале девяностых газетку я