Было только странное любопытство, интерес: как это жить с чужим. Я много читала об этом в романах, но ведь романы – это ложь, а мне хотелось проверить самой. А потом я как бы привыкла и, что называется, втянулась. Когда жизнь втягивает в себя, как сливная дыра в ванне, перестаешь ощущать настоящие размеры и причины происходящего. И только привыкнешь, как жизнь наносит подлый удар. И совсем не так, как в романах. В романах все время что-то нагнетается, там композиция, там сюжет, там все подчинено замыслу. А в жизни все случайно, все убаюкивающе, когда вроде бы ничего и не происходит, но это страшнее романического, когда происходит что-то.

Я теперь вспоминаю свою жизнь и понимаю, что не любила никого. Вот в чем дело. Да, у меня было много любовников, и до Миши, и во время него, и после. Я свободна в сексуальных отношениях. Бывало так, что в студенческие времена еще я в метро встречалась взглядом с каким-нибудь мужчиной, чаще всего старше меня лет на десять-пятнадцать, и в тот же день или в крайнем случае вечер была у него в постели. Иной раз я делала это даже специально, чтобы поддразнить Мишу, когда он следил за мной еще до замужества. Я знакомилась и договаривалась о свидании прямо на его глазах.

Почему я не сразу пустила его к себе? Слишком серьезно он был влюблен, а это утомительно. А согласилась я выйти за него только потому, что стало, повторюсь, любопытно – как это бывает. Я начала изменять ему чуть не на следующий день после свадьбы. Легко и без угрызений. Никакой мести, просто изменяла, и все тут.

Мне была интересна сама я. Было интересно, способна ли я на романические чувства или просто рождена для сексуальных утех. Поразительно, но я очень легко отказывалась от услуг партнеров, с которыми мне было физически хорошо, даже идеально. Почему – не знаю. Я все искала, искала. Чуть успокоилась лишь, когда родила второй раз – Мишу и Машу. Тогда только во мне проснулось материнское чувство, которое немного успокоило зуд поиска. Я понимаю, что любой мужчина, прочтя это, скажет с удовольствием: я, типа, всегда утверждал, что все бабы – бляди. И пусть. Потому что это все не так. Просто есть люди, которые быстро находят и успокаиваются. А есть такие, которые не могут всю свою жизнь найти. Реальная, не романическая жизнь – мутна. И в этой мути ловишь, ловишь наугад. А муть осаждается только в редкие моменты, когда что-то происходит из ряда вон.

Я чудовищность жизни осознала не тогда, когда «девочка» умерла, а Алексей остался жить, никем не любимый. Нет, осознала я лишь тогда, когда муть осела и чудовищность предстала мне во всей своей ясности и красоте.

А случилось это летом, в августе, пятого августа, в станице Белой в дельте Дона. У моих родителей там был дом, остался еще от прадедов. Сами они ездили туда ненадолго, и только в начале августа, собрать кой-какой урожай, а с весны по осень там жила семья моего старшего брата Виктора. У них тоже было трое детей к тому времени, и все девочки, погодки. Младшая, Юленька, была ровесницей моих близнецов. Начиналось все весело: полный дом людей! Сейчас посчитаю: родители, Виктор со Светой, женой, мы с Михаилом и еще шестеро детей – дюжина, короче. Как мы все там разместились – ума не приложу! Ну да, дети спали в сарае, на сене. Взрослые – в доме, там было три комнатушки, а кухонька располагалась в пристройке. Да, правильно, так и было. Я это запомнила, потому что, когда приехала Анастасия Никитична, мать Светы, ее поселили в кухне.

Вы, конечно, запомнили, что нас сначала было двенадцать, а с приездом четвертого августа Анастасии Никитичны стало тринадцать. Я человек неверующий, а следовательно, суеверный. И вечером четвертого августа, когда мы все вместе ужинали в саду за огромным столом, который сколотил накануне Виктор, с притворным ужасом всех вслух сосчитала. И все меня с притворным же ужасом принялись корить: зачем, дескать, считаешь-то?! Нехорошо это, Люся. А Анастасия Никитична даже чуть было и не всплакнула, уже было хотела всплакнуть, да ее вовремя отвлекли. Только и сказала: ах, дескать, зачем я приехала, коли знала бы, что буду тринадцатой, ни за что бы не приехала! С такой горечью сказала…

Но отвлеклась я.

Сидели долго, за полночь. Дети вертелись вокруг стола, шумели, отец с братом хорошо выпили водки. Михаил мой, правда, не пил, это, по-моему, единственное его достоинство.

Потом дети стали уговаривать нас идти купаться. Им непременно хотелось ночью. Но я, ясное дело, была против, да и Света тоже. Река-то была буквально в десяти метрах от дома, и пляж очень удобный, песок и неглубоко, но ночью, с маленькими-то детьми, да еще их так много…

Угомонили их, отправили спать, сами разошлись. Мужчины уговорились встать рано, чуть не в четыре, идти на лодке рыбачить. Рыбалка около Белой, как они выражались, знатная, я это с раннего детства помню: золотые лещи, зеленые щуки, серебристая плотва на дне отцовской лодки поздним утром, когда мы еще только с братом просыпались, потягивались на крыльце. Отец вылезал из лодки в высоких сапогах. Он пах рыбой, речной водой и папиросами. Мы с Виктором бежали к лодке с ведром выгребать со дна рыбу. Я собирала мелочь травоядную, Виктор хищников – щук и окуней. Иногда устраивали праздничный обед, это когда отцу попадалась стерлядка. Тогда созывались соседи: застолье, водка рекой… Но я опять отвлеклась, словно нарочно тяну.

Утро не задалось. То ли что-то в атмосфере было такое, то ли… Не знаю. Дети проснулись взвинченные, плаксивые. Не успели позавтракать, как начали ругаться, дразниться, жаловаться. Чтобы как-то отвлечь, я позвала их купаться. Расстелила плед у воды под ивой на краю пляжа, улеглась с книжкой. Время от времени посматривала, но из чистой формальности: заливчик рядом с домом был мелкий, чтобы зайти по пояс, нужно идти почти до самого фарватера. Там и течение, и моторки сновали, но туда дети не ходили: и далеко, и боязно. Плескались у берега. Время от времени я отрывала глаза от книги, машинально пересчитывала их по головам и снова принималась читать. Книгу я запомнила очень хорошо – «Сто лет одиночества», в те годы очень модная книга. Не скажу, что она меня захватила, читала, потому что читали все в нашем столичном кругу.

Как-то в очередной раз пересчитывая детей, я заметила, что Алексей зашел далековато и что он тащит за собой Юлю. Она вырывалась, била ногами воду, повизгивала. Но визжали все, и плескались все, и я не придала этому особого значения. Правда, все же крикнула:

– Алексей, не ходи глубоко. И Юлю отпусти, пожалуйста, она еще не умеет плавать!

Мне показалось, что он отпустил ее руку, да и сам повернул обратно к берегу. И я стала отыскивать строку, на которой отвлеклась.

Только нашла, только прочла следующий абзац, как что-то как бы толкнуло меня в грудь. Я не поняла что, но снова оторвалась от книги и поглядела на воду. Голов было пять. Я перевела взгляд на берег, отыскивая шестую, и одновременно ощутила, как сердце мое начинает колотиться, что на лбу выступает испарина, а в глазах мутнеет. Алексей!

Я отыскала глазами Алексея, он по-прежнему стоял там и как бы давил поверхность воды обеими руками. Под руками его что-то мелькнуло на мгновение. Что, что?! Словно чьи-то волосы. Мне показалось, показалось! Нет, нет! Алексей вытащил руки из воды, развернулся к берегу и поплыл, быстро колотя руками и ногами. Еще четверо детей бултыхались у самого берега, сталкивая друг друга с черной автомобильной камеры. Юля, где Юля?! Я вскочила. Бросилась к воде, к Алексею. Он как раз ткнулся с размаху в мои ноги.

– Где Юля? Где Юля? – спросила я.

В глазах его сначала мелькнул испуг, но тут же исчез, и на его месте воцарилось привычное туповатое выражение.

– Не знаю.

Он обернулся на реку. Там никого не было.

– Дети! – крикнула я. – Вы не видели Юлю?

– Нет, – отвечали те, не прерывая игры.

Я слишком хорошо понимала, что Юли нигде, кроме как в воде, быть не может. Что не могла она незамеченной выйти и исчезнуть на берегу, пока я читала один, максимум два абзаца.

Бросилась в воду, поплыла, задыхаясь от ужаса. Берега залива густо поросли тростником, может быть, она там? И нащупала ногами илистое дно и руками принялась раздвигать стебли. Они недовольно шуршали, не давались. Нет, конечно, нет, откуда ей быть здесь!

Тогда я вернулась на то место, где последний раз ее видела. Огляделась – ничего на поверхности, ни пузырей, ни всплесков. Мимо, метрах в десяти от меня, уже по фарватеру пронеслась моторка. Я стояла. Меня начала бить крупная дрожь. Дети как ни в чем не бывало визжали и кувыркались за спиной.