скуласт, но фотография на его документе мутновата и он на ней длинноволос и белокур, почти так же, как я. Почти идеальная шпионская «легенда».
На другой день я снова сходил к датчанам, из вежливости, да, но еще и из любопытства – было забавно поглядеть на того, за кого я буду выдавать себя в ближайшие несколько дней.
Изможденный викинг бесстрастно – ну хоть бы какой пафос! – сообщил мне, что ни доктор, ни курандейро (так на португальский манер он назвал знахаря) к ним так и не приходили.
– Придут, придут, – скороговоркой отвечаю и протягиваю ему таблетки. – Но и без него очевидно, что у вас малярия. Вот пейте пока это, здесь есть инструкция на английском. А курандейро у нас один на целую армию. Но он придет, я вам обещаю…
Не стану же я, в самом деле, говорить ему, что мканка уже вовсю лечит их, только на свой колдовской манер, что он изготовил из полена двух буратин – мужского и женского, что их головы он увенчал связками рыжей сухой травы – ни дать ни взять датская белокурость, что камлает он над ними в сумраке своего магического жилища.
Соблазн получить выкуп за датчан, конечно же, был велик. Но и оставлять меня в лапах Seguranca опасно. Проще всего, наверное, было меня убрать. Тоже вариант. Не знаю, к какому склонится Далама и, конечно, Мбота.
Перед самым моими отъездом в Мукумбуру Мбота со своим полком передислоцировался в другое место – километрах в тридцати-сорока от главного лагеря.
Этому было несколько причин. Во-первых, стратегическая: его новый лагерь располагался неподалеку от очень важной железнодорожной ветки, по которой шли составы с продовольствием и медикаментами для режима от благотворительных организаций. Теперь, раз в неделю примерно, Мботовы бойцы, прямо как белорусские партизаны полувековой давности, взрывали пути, а то и мосты. Чуть дальше на северо-запад шла и высоковольтная линия, снабжавшая столицу электричеством – взорвать опору и обесточить логово режима по меньшей мере на сутки было задачей несложной, но важной: режиму ни на день не давали расслабиться.
Вообще же полковник в последнее время вел себя все более независимо. Знал прекрасно, что его отряд представляет собой самую реальную силу во всем Сопротивлении. Отныне его бойцы, которые и прежде отличались беспрецедентной жестокостью, вообще перестали стесняться. Выражаясь по-современному, у них «снесло крышу». Останавливая на шоссе колонну, они теперь не просто сжигали дотла все, что в ней двигалось, не просто убивали – зверски штык-ножами вспарывали животы своим жертвам, всем, кто следовал в колонне, без разбора – детям, женщинам, старикам, иностранцам; они уничтожали и всю гуманитарную помощь: опрокидывали цистерны с молоком, расстреливали банки со сгущенкой и консервами, крушили, ломали, жгли, уничтожали. Сеяли ужас и панику.
Беспримерной жестокостью они создали ситуацию «динамического равновесия»: тут либо режим вот-вот должен был рухнуть, либо Сопротивление должно было быть разгромлено.
Сначала, и во многом благодаря моим «шпионским усилиям», маятник качнулся в пользу Сопротивления, и казалось, вот-вот Далама и Мбота войдут в столицу. Но затем (об этом и о многом другом я узнал позже) произошла резкая перемена: два наших лагеря – главный, где размещался штаб Даламы, и новый лагерь самого Мботы были в полчаса стерты с лица земли авиацией режима. Потери наши в живой силе оказались довольно значительными – в лагере Даламы погибли больше сотни человек; а вот в лагере Мботы на момент налета почти никого не оказалось, кроме заложников-датчан, пары десятков солдат (их накрыло всех вместе, они сидели в одной палатке) и мальчиков. Датчане остались невредимы, а из мальчиков только двоих зацепило осколками – насмерть.
– Вами интересуются наши друзья, мистер Ninguem, – сказал альбинос.
– Какие друзья? – я напрягся.
Я был уверен, что вероятность моего устранения примерно равна вероятности моего спасения. С чем пришли эти «друзья»? Кость брошена, она катится по столу и сейчас остановится, повернется вверх окончательной гранью. Что-то выпадет?
– Сейчас увидите.
Он вышел, и через минуту в палату вошел Сипов…
Я узнал его сразу – хитиновое, точно наспех сработанная маска, лицо со свинячьими злыми глазками. Сипов улыбался, но улыбка не только не облагораживала его физиономии, она делала ее даже гаже.
– А, господин метеоролог! – воскликнул я.
– Хорошее утро, не правда ли? – ответил он.
Ответил по-русски, сразу взял фору. И тут же продолжил:
– А что? Давайте говорить по-русски, товарищ Гранатов. Вам полезно! А то, чего доброго, забудете родной язык в этой африканской глуши.
Впрочем, я не выразил ровно никакого удивления. Но и Сипов, похоже, на него не рассчитывал.
– Как угодно, – сказал я.
– Надеюсь, вам уже лучше? Я тут принес вам кое-какие гостинцы, знаете, тюремная пища, особенно здесь, – врагу не пожелаешь.
– Врагу не пожелаешь, это точно.
– Ну да ведь мы с вами не враги, я надеюсь. Возможно, и были врагами, но вот познакомились поближе, и думаю, что и не враги уже. Да ведь?
– Возможно.
– Вот ведь вы какой недоверчивый, Вениамин Эдуардович! Ну уж я-то вам точно не враг, ведь вы спасли мою дочь! Такое не забывается, не забывается… Захотите забыть – не дам, не позволю! – и он рассмеялся. Одним ртом. – Между тем у меня к вам есть одно предложение, от которого невозможно отказаться, Вениамин Эдуардович.
– Бежать, что ли? – спросил я прямо.
– Ну да вы просто экстрасенс, просто Джуна какая-то!
– Кто, простите?
– Эх, отстали вы в своих америках да африках от родных реалий! Джуна – это ясновидящая наша, она и самого покойного Леонида Ильича лечила, если, конечно, такого помните.
– Помню, помню, – махнул я рукой. – Хотите меня перевербовать, это понятно. В обмен на свободу. Но ведь я не шпион, я так – вольный художник…
– Да уж, картину вы тут написали вот такую! – Сипов воздел руки, как бы демонстрируя невероятные размеры моего «полотна».
– Да бросьте вы, Сипов. Вы уверены, что я сюда ехал обогатиться. Это не так. Я не наемник.
– И прекрасно, Вениамин Эдуардович, и прекрасно. Я, кстати, читал вашего «Веничку», и мне очень понравилось – живо, легко, интересно. В Союзе так не пишут, а если пишут, то в стол. Если бы не мат и не ваш неразборчивый секс, да еще так откровенно описанный, уверен, что в недалеком будущем вас и на родине полюбили бы… Но я не о книгах. Я о вашем будущем. Я предлагаю вам не только свободу, но и кое- что посущественнее…
– Например?
– Например, деньги. Много денег. Столько, что вы смогли бы через полгодика улететь из этих гиблых мест в Париж, скажем, или в вечный Рим и жить там припеваючи, работать, публиковаться, наслаждаться жизнью, в конце концов!
– Отлично, Сипов! За какие же заслуги перед партией и правительством вы собираетесь меня отблагодарить? Убить Даламу? Или что там у вас в планах?
Сипов закачал головой, словно говорил с неразумным дитятей. Он вообще был как-то очень весел, ироничен и уверен в себе.
– Тьфу на вас, Вениамин Эдуардович! Зачем нам убивать Даламу? Пусть живет. Он – герой. Да и советское правительство в данном случае ни при чем. А главное, что и вам совершенно ничего не грозит! Не надо никого убивать, никого предавать. Напротив того, вы, коли согласитесь, очень поможете делу вашего Сопротивления. Реально поможете, поверьте мне! А вот давайте-ка для начала выпьем, что сидим, как нерусские! А?! Ха-ха-ха! – и он извлек из сумки литровую бутылку Grants.
– Если не хватит, есть еще. Хотел взять и «кажуковку» – пивали? Нет? Из плодов акажу. Того самого, с
