— Конечно.

Климрод рассмеялся:

— Я все равно не смог бы принять ваше предложение отобедать. К сожалению, занят. Но в следующий раз непременно.

В его глазах мелькали лукавые искорки. «Я — законченный кретин», — мрачно подумал Сеттиньяз с присущей ему честностью. Но Климрод продолжал:

— Очень скоро, скажем, через пять-шесть месяцев, мне понадобится адвокат вроде вас. Нет, нет, я не намерен иметь дело ни с Уиттакером, ни с Коббом, ни с кем-либо из их помощников. Я навел о вас справки…

На его лице появилась улыбка, неповторимая улыбка:

— Не обижайтесь на меня, пожалуйста. Кстати, я не нашел ничего — как бы это сказать? — что не делало бы вам чести. Как адвокат вы мне понадобитесь весной. Но окончательное решение за вами. А пока что на несколько ближайших месяцев у меня есть к вам предложение. Мне хотелось бы встречаться с вами три-четыре часа в неделю. Разумеется, если это поможет делу, я готов вступить в официальные сношения с Коббом или Уиттакером, чтобы оплатить им ваши услуги. Именно ваши, а не прочих юристов, пользующихся заслуженно высокой репутацией. Я заплачу столько, сколько потребуется. Мне бы хотелось встречаться с вами три-четыре часа еженедельно, необязательно в один и тот же день — у нас с вами разный распорядок времени, — я буду задавать вам вопросы в основном теоретического характера…

Ошалевший Сеттиньяз смотрел на Реба:

— Вы хотите, чтобы я обучил вас праву? И всего за три часа в неделю?

— Что-то вроде этого. Но суть даже не в этом. Я хочу узнать самое главное — то, что мне необходимо. Я точно знаю, что мне нужно, а что — нет.

— На любом вечернем курсе вы бы… Климрод отрицательно покачал головой, по-прежнему улыбаясь.

— Нет. Я уже пробовал, — он весело засмеялся, и вдруг сразу стало очевидно, насколько он еще молод. — Нет, все идет там очень медленно, они теряют время на пустяки, к тому же расписание занятий не всегда мне подходит. Я обо всем хорошенько подумал, Дэвид. Может, вопрос в деньгах?

Он засунул руку в сумку и вытащил несколько пачек тысячедолларовых банкнот.

— Извините, я не хотел бы вас обидеть. Подскажите мне, что надо делать, и я немедленно улажу все финансовые проблемы. С Уиттакером и Коббом или с вами лично.

— Силы небесные! — воскликнул Сеттиньяз с таким чувством, будто его уносит внезапно обрушившаяся гигантская волна. — Мои услуги не стоят так дорого — ведь я по-настоящему работаю всего три недели!

— Соглашайтесь, прошу вас. В конечном счете вы спасли мне жизнь, должны же вы испытывать ко мне какие-то чувства.

Его серые глаза искрились лукавством. Но от него также исходила некая почти подавляющая сила убеждения, и создавалось впечатление, что он, словно распахнув в ночь ярко освещенную дверь, предлагает ему искреннюю, горячую дружбу.

— Ну что, Дэвид?

— Я согласен, — сказал Дэвид Сеттиньяз, отдаваясь силе той волны, которой было суждено перевернуть всю его жизнь.

И с первых же минут их следующей встречи (она состоялась через четыре дня, но не в кабинете адвоката на Мэдисон, а в гостиной отеля на 44-й Ист) Сеттиньязу стало совершенно ясно: Климрод, конечно, обладал самым острым и всеохватывающим умом, с каким приходилось сталкиваться Сеттиньязу, «Кошмар какой-то. Он обладал способностью сразу схватывать самую суть, это сбивало вас с толку и, хуже того, превращало в дурака. Разумеется, вы сразу чувствовали этот ум, встретившись с Ребом взглядом, но другое дело, когда вы наблюдали, как этот ум работает: на лице появлялись невозмутимое выражение, мечтательность в глазах, плавность и спокойствие в голосе и жестах. Тогда этот ум проявлялся во всей своей огромности, даже чудовищности, хотя это не слишком сильное определение; он явно завораживал, но иногда вызывал ожесточение. По-моему, я считался в Гарварде блестящим студентом. В то время контора „Уиттакер и Кобб“ была лучшей адвокатской конторой по делам, связанным с бизнесом, в Нью-Йорке, а может, в Соединенных Штатах. Вершина. Работать у них начинающему юристу означало то же самое, что для молодого актера получить роль Гарри Купера. Они взяли меня благодаря моим собственным достоинствам, а не по протекции, и меня просто распирало от гордости. Я ведь шесть лет изучал право и экономику. После первых же часов занятий с Климродом я ощущал себя раздавленным, чувствовал себя подобно четырехлетнему ребенку, которому насильно вдалбливают ядерную физику. Дошло до того, что я чуть было не отказался от следующего занятия…

На которое, разумеется, явился. Непостижимо и то необыкновенное влияние, которое Король оказывал на всех нас, если не принимать в расчет его способность очаровывать людей. Маска, которую носил Реб Климрод, — невозмутимость лица, спокойный голос, изысканная вежливость, мягкость, — в общем, символизировала лишь те уступки, которые он с дьявольской ловкостью делал нам, чтобы мы терпели его, чтобы заставить нас простить ему его превосходство. Поняв это, мы как-то приспосабливались к нему.

До 20 ноября 1950 года мы провели пятнадцать занятий. Теперь я спрашиваю себя, кто тогда кому разъяснял право?!

Признаюсь, мне и в голову не приходило, что он мог воспользоваться нашими занятиями не для приобретения отсутствующих у него знаний, не для того, чтобы оценить и измерить мои силы, прежде чем окончательно мне довериться, но еще — главным образом — для того, чтобы вновь увидеть Чармен…»

— Это далеко нас заведет, — не без раздражения сказал Сеттиньяз. — Как водится, придется перескакивать от одной мысли к другой, если только…

Сеттиньяз перешел на английский, чтобы избегать обращения на «ты», более свойственного французскому.

— Но где бы я смог это найти? — мягко спросил Реб.

— В таблицах Гольденвейзера. Если Чэндлер не говорит об этом в своей «Economics of Money and