безумцы гордятся такими шрамами, а ваш друг, судя по всему, побил в этом своеобразный рекорд».
Но, как бы то ни было, он, конечно не умер.
Джордж Таррас считает абсурдным предположение, что Реб Климрод, затеяв вышеизложенную историю в Вако (и других местах, о которых Диего Хаас не пожелал рассказывать), сознательно искал смерти.
«Он жестоко страдал, потеряв единственную женщину, которую любил. И очень романтично представлять обезумевшего от горя Климрода этаким скитальцем, при каждом удобном случае бросающим вызов Смерти, отнявшей у него Чармен.
Но нельзя подходить к сверхчеловеку с обычной человеческой меркой.
Второго такого богача, наверное, не знала история.
С середины шестидесятых годов Климрод владел состоянием в семь-восемь миллиардов долларов, в то время равным, а может быть, и превосходящим состояние Людвига и Гетти вместе взятых. Но он еще не достиг потолка, далеко не достиг.
Нет, если романтика и присутствовала где-то, то не здесь, и ее, конечно, надо учитывать, на совсем на другом уровне. Схватка Реба с гремучими Змеями вполне вписывается в рисунок его жизни, и, конечно, это всего лишь банальное приключение. Достаточно вспомнить первую встречу с Диего Хаасом в ноябре 1947 года, когда Реб буквально на его глазах отправился в бескрайние, нехоженые и опасные джунгли, чтобы пройти в одиночку несколько тысяч километров, тогда у него был только один шанс из миллиона выбраться оттуда живым. Или то, как он создал состояние, размеры которого не укладываются в голове, и при этом до конца оставался в тени; но даже этого недостаточно, чтобы охарактеризовать его.
Подлинный размах личности Климрода превосходит все это. Я вижу его в фантастическом финальном фейерверке…»
Франсиско Сантана приехал в Нью-Йорк в сентябре 1964 года. Тогда-то и состоялась первая его встреча с Дэвидом Сеттиньязом, который знал Сантану только по фамилии. Двое его помощников уже побывали у Сеттиньяза раньше, явились поодиночке, не зная друг друга, и каждый принес особое досье; оба были уверены, что выполняют секретное поручение. Совершенно ясно, что Сантана и в отношении своих подчиненных строго придерживался системы непроницаемой изоляции, которая была дорога Ребу Климроду.
Мексиканец отказался лично явиться в контору на Пятьдесят восьмой улице. Однажды утром он позвонил, назвал условленный пароль, чтобы его узнали, и крайне любезно, на беглом английском с еле заметным акцентом спросил Сеттиньяза, не согласится ли он прийти в квартиру на Пласа, ведь это совсем недалеко. Благодаря сведениям, переданным таинственным Джетро, Сеттиньяз знал абсолютно все о своем собеседнике и, разумеется, то, что он поднимался все выше и выше по иерархической лестнице в штабе Реба. Сеттиньяз, не колеблясь, согласился. Не так часто он имел возможность покидать свой кабинет, к тому же его подстегивало любопытство: группа Сантаны представила первоклассную работу и обнаружила новые и очень заманчивые варианты дальнейшего расширения деятельности Климрода.
— Я мало знаю о вас, — начал Сантана. — Только то, что мне сказал Реб. Точнее, он велел мне отчитываться перед вами во всем, абсолютно во всем. Могу я задать вопрос?
— Спросить всегда можно, — ответил Сеттиньяз, которого немного забавляла ситуация. Ведь уже не в первый раз посланник Реба, какой бы ранг он ни занимал в тайной иерархии, боялся довериться ему.
— Кто вы? — спросил Сантана.
— Адвокат, — ответил Сеттиньяз. — Такой же, как и вы. Ни больше ни меньше.
И после этого он уже угадывал вопрос или скорее вопросы, которые вертелись на языке у мексиканца: «Кто вы такой, чтобы мне приходилось давать вам столь полный отчет?» Или: «Кто такой Реб Климрод? Может быть, он тоже чей-то агент? Но если да, то чей же? Кто может стоять над Климродом, кто, черт возьми, мог бы это быть? Существует ли в мире человек, имеющий право приказывать Ребу Климроду?»
В основном именно последний вопрос не давал покоя людям, приходившим к Сеттиньязу. Как правило, они были фанатически преданны Ребу, и их бесило, когда они узнавали, что еще кто-то другой имеет доступ ко всем тем тайнам, которые они так ревностно хранили. К тому же никто из этих людей, абсолютно никто, не имел полного представления о Ребе. Каждому из них было открыто лишь одно звено в чудовищной головоломке… И только Сеттиньяз мог сложить все звенья воедино… Впрочем, не все, а почти все, потому что в 1964 году он абсолютно ничего не знал о том, что готовится в Южной Америке…
На случай, если бы Сеттиньяз возгордился своим исключительным положением и надо было бы вернуть его на грешную землю, существовал очень хитроумный ход: Джордж Таррас высказал предположение, что, вполне возможно, где-то еще, например, в Нью-Йорке, существует другой Сеттиньяз, также много мнящий о себе и также в полной тайне решающий головоломку, которая, конечно, отличается от головоломки Дэвида, но тем не менее столь же чудовищно сложна…
Сеттиньяз взглянул на Сантану:
— Моя задача — все регистрировать, и только, я что-то вроде писаря.
Мексиканец сверлил его своими черными, чуть раскосыми, очень жесткими глазами. Но вот он, кажется, расслабился. Спросил, успел ли Сеттиньяз изучить досье, которые он передал ему через своих помощников. Сеттиньяз сказал «да».
— Это грандиозный план, — чуть ли не с сожалением продолжал Сантана. — Только в Далласе операции рассчитаны на сто миллионов долларов и больше.
— Действительно грандиозно, — согласился Сеттиньяз, изо всех сил стараясь показать, что его это поразило.
А сам думал: «В данную минуту я, кажется, разыгрываю из себя Реба. А ведь у меня напрочь отсутствует чувство юмора!»
— И это еще не все, — снова заговорил Сантана. — Столько же, а может быть, и больше принесут нефтяные сделки в Маракайбо и в Карибском бассейне. Сто пятьдесят дополнительных миллионов — более или менее реальная цифра.
— Невероятный размах, — сказал Сеттиньяз, который, быстро сделав подсчет, одновременно рассуждал про себя так: «В общей сложности это должно составить три-четыре процента состояния Реба. По крайней мере того состояния, о котором мне известно. На том уровне, которого мы достигли, цифры теряют
