— Т-ш-ш-ш, — зашипел Диего. — Смотрите.

Он поднял правую руку и показал золотую зажигалку. Чиркнул. Загорелся маленький огонек. Диего улыбнулся:

— Теперь в этом доме столько бензина, что можно поджечь весь Цюрих. Я сам в нем утопаю. Еще шаг, Сеттиньяз, и мы сгорим вместе. Поднимитесь и увидите…

— Дэвид, во имя всего святого, вернитесь, — вмешался Таррас.

Сеттиньяз с досадой подчинился.

— Вам обоим пора уйти, — сказал Диего. — Отгоните вашу машину. Я бы не хотел, чтобы вы или она сгорели. Реб не приказывал мне сжигать и вас.

Он смеялся, все еще держа горящую зажигалку над лужей бензина.

— Пойдемте, Дэвид.

Таррас потащил своего товарища на улицу, на снег, утрамбованный бесконечными хождениями в последние дни.

— Садитесь за руль и отгоните машину куда-нибудь подальше, Дэвид, прошу вас…

— Нужно его... остановить, — дрожа от гнева, сказал Сеттиньяз. — И предупредить полицию.

— Закройте рот и не глупите, отгоняйте вашу чертову машину, поживее, студент Сеттиньяз, — невозмутимо сказал Джордж Таррас, на этот раз изменив изысканному стилю, которым обычно изъяснялся.

Он подождал, пока машина отъедет, а затем снова поднялся на ступеньки. И тут нос к носу столкнулся с Диего Хаасом, который выходил из дома с двумя другими канистрами. Таррас поднял руки:

— Я вовсе не намерен мешать вам.

— Знаю, — буркнул Диего. — Реб так и сказал мне. Он прошел мимо Тарраса, чуть не задев его и не обращая на него никакого внимания.

— Осторожно, профессор, уберите ноги.

Полился бензин. Диего опустошил канистры, выплеснув жидкость на резные ставни. Затем пошел к служебным помещениям и при ярком, как днем, свете горящих ламп Таррас увидел, как из других канистр он обливает одноэтажные постройки и конюшню.

Таррас отошел в сторону, прислонился к стволу лиственницы, стоявшей метрах в пятидесяти. Зубы у него стучали, все тело трясло, и он не знал, что было тому причиной — холод или охватившее его возбуждение. Он услышал скрип снега под ногами Сеттиньяза, который молча встал с левой стороны.

— Успокоились, Дэвид?

— Да.

— Теперь вы понимаете?

— Да, кажется. Но это ужасно.

— А кто, черт возьми, утверждает обратное? — сказал Таррас. И подумал: «Быть может, Реб стоит где- то недалеко от нас, невидимый в ночи, неподвижный, только глаза расширены, как у ночной птицы, а душу жгут все огни ада. Господи, этот человек, наверное, страдает, как никто другой…»

Первый огонь загорелся несмело и будто с оглядкой. Голубоватое пламя побежало по перилам деревянного балкона, окружавшего фасад дома. А затем огонь разгорелся, и желтый свет ослепил все вокруг. В ту же секунду, так неуместно, что Таррас подумал, уж не бредит ли он, прозвучали глухой топот лошадиных копыт и ржание.

Но эти звуки были вполне реальными: опять появился Диего, который сидел верхом на рыжей кобыле с тремя белыми отметинами на ноге и вел за собой на очень длинной узде еще восемь лошадей. Он погнал их галопом подальше от пламени, но очень скоро перешел на шаг и подъехал к двум мужчинам.

— Реб ничего не сказал мне о лошадях. Но он знает, что я люблю их больше всего на свете.

Обернувшись, он посмотрел на белый дом. Затем размахнулся и бросил зажигалку в холл.

В ту же секунду взметнулось пламя.

И вдруг Диего издал дикий вопль, лошади тут же бросились в галоп по снегу, и ночь мгновенно поглотила их.