разговаривает сам с собой о том, что лежит… И так далее.

Шатов улыбнулся. Странно, но первое, что пришло в голову после пробуждения, был разговор на лестнице. Не приступ, не избиение Васи, не стрельба, не…

Ну вот, досадливо прикусил губу Шатов, вспомнил. Зачем? Ведь еще можно было лежать, наслаждаясь предвкушением…

– Евгений Шатов, ты знаешь, что стонешь по ночам? И очень страшно стонешь. Будто умираешь.

– Не знаю, – не открывая глаз, ответил Шатов, – в последнее время некому было контролировать меня в это время суток.

– Вы хотите мне сказать, что я единственная женщина, которая покусилась на это тело?

– Я не хочу вам этого сказать. Я хочу вам сказать, что за последнее время – довольное длительное – вы единственная женщина, которая рискнула остаться со мной на ночь.

– Что значит остаться? – возмутилась Вита. – Это я вам разрешила со мной остаться.

– Вита, – Шатов открыл глаза, – тебе не кажется, что у нас с тобой может выработаться скверная привычка врать друг другу по утрам? Мне кажется, что это не очень хорошая основа для длительных отношений.

Вита осторожно присела на край дивана в ногах Шатова:

– А кто вам сказал, что у нас будут длительные отношения?

– Никто, – честно признался Шатов, – это я сам придумал. Только сейчас.

– А мое мнение тут не учитывается?

– Зачем? Как было сказано в «Домострое» – жена да убоится мужа своего.

– Жена… Мужа… – Вита покачала головой.

– Не понял… – протянул Шатов, садясь на постели, – это после того, что ты со мной этой ночью сделала… После того, как я отдал тебе самое дорогое, ты не хочешь выполнить долг любого порядочного человека?

Вита молча рассматривала Шатова. Очень спокойно.

– Что? – возмутился Шатов, – Ты решила надругаться надо мной, а потом… Не выйдет, милая. Я внимательно читал документы о феминистках, так вот они придумали замечательный термин – посткоитальное несогласие. То есть я в принципе был согласен заняться любовью, а после передумал. И подал на тебя в суд за изнасилование. Ты сядешь, радость моя.

– И на кого ты будешь подавать в суд? Ты даже фамилии моей не знаешь, Евгений Шатов. Ты настолько неразборчив в связях, что даже не поинтересовался ни фамилией, ни возрастом. Ты – мужчина легкого поведения, Евгений Шатов.

– Это оскорбление. Прямое оскорбление, и оно может быть смыто только кровью! – Шатов попытался схватить Виту, но чуть замешкался, застигнутый внезапной болью в боку, и Вита увернулась.

– И это в моем собственном доме! Временный мужчина нападает на женщину, уделившую ему пару часов… Какое падение нравов, Евгений Шатов. Кроме этого, убивать тоже нужно эстетически, а не голым бросаться душить даму немытыми руками. И, кстати, где ты умудрился заполучить эти замечательные синяки? Уже пару дней, я вижу, прошло.

– Женщина, не пялься на голого мужчину. Мы на стриптиз не договаривались. А синяки – это как макияж, заменитель шрамов, которые должны были меня украсить и сделать неотразимым.

– Ладно, Евгений Шатов, тогда я вам сообщаю, что через час мне нужно уходить на работу. А это значит, что если ты через пять минут не будешь под душем, а через пятнадцать минут за столом, то останешься без завтрака.

– А если ты через секунду меня не поцелуешь, то я останусь без ума, – предупредил Шатов.

– Что вы говорите? – Вита подошла к Шатову и провела ладонью по его щеке.

– Ты меня не выгонишь из дому, если я заговорю о любви? – Шатов осторожно привлек Виту к себе.

– Я тебя просто убью, если ты не заговоришь об этом.

– У тебя зеленые глаза, – сказал Шатов.

– Да.

– И необыкновенно нежная кожа…

– Да.

– И необычайно вкусные губы…

– Я знаю.

– И, исходя из всего вышеизложенного, я тебя люблю.

– Минуточку, минуточку, – Вита чуть отстранилась, – ты меня любишь или целуешь?

– Люблю. И целую… И…

– И не забываешь, что через пять минут должен быть в душе, а через пятнадцать…

– А можно я обойдусь без душа и без завтрака, что-то мне не этого хочется.

– И, если честно, я могу выйти на работу не через час, а через полтора, – Вита прошептала это на ухо Шатову, нежно прикасаясь губами.