Шатов не удержался от соблазна. Молча поднял над головой правую руку, сжатую в кулак и медленно разогнул средний палец.

Нужно выбираться. В лесу темнеет быстро. Очень хотелось зашвырнуть ведро куда подальше, но пришлось себя сдержать. Это все нервы. Все нервы и вибрация психики. И это ведро, и пахнущая сыростью штормовка – все это ерунда. Так, мелочи. Вряд ли Арсений действительно так уж заботится о его маскировке. Просто он еще раз хотел продемонстрировать…

Да какое ему дело до того, что хотел продемонстрировать этот прыщ!

Джунгли, мангровые заросли! Животные, копошащиеся под его микроскопом! Он может называть Шатова как угодно. Он может себя именовать как ему заблагорассудится. Это его право. Все это только мишура. Словесная мишура. Все корчат из себя бог знает что, пытаются завернуться в словеса, как в подарочную бумагу, и преподнести себя миру как нечто уникальное и ценное.

Арсений ловит кайф от того, что много знает о жрущих и копошащихся? Дрочит на свои папки с компроматом или на клавиатуру своего компьютера? Или у него просто нет аппетита, пока он вместо аперитива не примет историю о чьем-нибудь грешке или не подклеит в свой альбом чью-нибудь смерть.

Люди умудряются получать удовольствие от самых странных и необычных вещей и поступков. На то они и люди.

Здесь важно не это. Нужно отбросить все лишнее, отвлекающее внимание и эмоциональное. И оставить только то, что действительно значимо и важно.

Шатова наняли на работу. И предложили гонорар. И это главное. Гонорар очень высок. Очень-очень высок. И работа рискованная. Только и всего.

Нужно не психовать, а просто сделать то, что умеешь хорошо делать. Напрячься, плюнуть на эмоции…

Только помнить, что в любую секунду из толпы или из темноты может вдруг появиться некто, и твоя жизнь, Жека, вдруг прервется. Как уже могла прерваться. Как прервалась у тех двоих в доме.

Он назвал меня животным? Гончей? Ну и что? Он просто произнес вслух то, что наверняка думали другие, предлагающие деньги за мелкую услугу. Упомянуть в статье кафе? Не разносить в фельетоне чиновника? Да он же неоднократно делал это, делал и не чувствовал себя ни животным, ни продажным. Это бизнес.

И сейчас он получил новое задание. Его наняли, чтобы выяснить, что именно общего в восьми никак внешне друг с другом не связанных смертях. Три убийства, два самоубийства, два несчастных случая и одна смерть от естественных причин. Последний в списке Александр Фроленков, если не ошибаюсь.

Всего неделю назад он покончил жизнь самоубийством.

Шатов остановился, вынул из кармана список. Номер восемь. На момент смерти было Александру Игнатьевичу Фроленкову двадцать два года. Замечательно.

Самоубийство в двадцать два года, это круто. И это одновременно пошло. Из-за несчастной любви, из-за долгов. Обкурился, в конце концов, и перестал обращать внимание на земное притяжение. Отчего люди не летают? Или как там у классика? И хрясь головой об асфальт.

Придется начинать с него. С этого летчика.

Шатов снова сунул листок бумаги в карман, прошел несколько метров и остановился. Отчего это он решил, что Фроленков выбросился в окно? А почему не повесился? Почему не утопился? Поаккуратнее нужно с воображением. Так можно не выполнить задания и умереть. Ведь пообещал Арсений сдать Шатова, если что. И такое обещание он выполнит наверняка.

… К дому девяносто три Шатов попал к десяти. К двадцати двум. Во дворе между пятиэтажками народу не было. Шатов оглянулся по сторонам. Это понемногу становится у него привычкой – оглядываться по сторонам. Нужно проследить, чтобы это не выглядело слишком подозрительно. Нужно научить себя оглядываться осторожно, мельком, а не вести себя как идиот из плохого боевика.

Светодиод не горел.

Замки открылись легко, Шатов вошел в прихожую и нащупал справа от двери бра. Включил. Потом наклонился, отыскал взглядом под абажуром кнопку, крохотную, неприметную. Нажал.

Обряд выполнен. Теперь можно и осмотреться.

Прямо дверь на кухню, вправо – в комнату, налево, видимо, туалет совмещенный с ванной комнатой.

Шатов постоял нерешительно. Обнаружил на полке под вешалкой стоптанные серые от времени шлепанцы. Усмехнулся, снял туфли и надел тапочки. Повесил на крючок штормовку.

Сейчас нужно принять душ и надеть что-нибудь чистое, подумал Шатов и сплюнул, сообразив, что никакой одежды и чистого сменного белья у него с собой нет. Как и еды.

Дверь в комнату открылась бесшумно, от легкого толчка. Выключатель должен быть где-то слева от двери. Шатов пошарил по стене рукой на уровне своего плеча. Потом ниже.

Зажглась люстра.

– М-да, – протянул Шатов, рассматривая комнату, – это не Рио-де-Жанейро.

Посреди комнаты стояла кровать. Старая металлическая кровать с провисшей сеткой и никелированными шариками по краям спинок. Возле окна, задернутого плотными шторами находились белый стол из какого-то допотопного кухонного гарнитура и родственный ему табурет.

На кровати был матрац, подушка в дырявой наволочке и армейское одеяло с тремя полосками поперек.

Жухлые обои, засиженная мухами люстра на три изогнутых плафона, из которых светился только один,