чайника. В течение нескольких минут комиссар, служащий и агент молчали, следя за тем, как почтовый сургуч начинает медленно отклеиваться.

– Готово, господин комиссар, – победным тоном объявил служащий, передавая письмо комиссару.

Тот жадно схватил конверт, поспешно запустил туда пальцы и… у всех троих буквально перехватило дыхание. В конверте оказалось восемь новеньких банкнот достоинством в тысячу крон каждая!

– Неплохо, – облизнув губы, первым пробормотал агент Лугер, чье жалованье составляло четыреста крон в месяц.

– Прекрасно! – перебил его комиссар, убирая деньги в конверт. – А теперь слушайте меня предельно внимательно. Вы, – и комиссар передал конверт служащему, – тщательно заклеите письмо и будете следить за ним, как за собственным ребенком. А вы, Лугер, будете целыми днями торчать здесь, на почте, и как только объявится получатель письма, немедленно его арестуете. При всех вопросах, недоумениях, заминках – сразу извещать меня. Того из вас, кто упустит этого человека, я немедленно отдам под суд за халатность!

Вондрачек произнес эти слова максимально грозным тоном, обводя внимательные лица своих слушателей пристальным взглядом. Убедившись, что с помощью кнута нужный эффект достигнут, он счел нужным показать и пряник:

– А если вы сообщите мне об аресте получателя письма, то я гарантирую вам щедрые награды и продвижение по службе!

Почтовый служащий угодливо кивнул головой:

– Не сомневайтесь, господин комиссар!

Однако агента осенила идея:

– А если никто не явится? Ведь эти деньги могли предназначаться майору Шмидту, а он уже арестован!

Вондрачек свирепо взглянул на Лутера, который уже мысленно предвкушал немало безмятежных дней, проведенных им на диване почтового отделения в ожидании так и не пришедшего посетителя, и погрозил ему пальцем:

– Ваше дело не рассуждать, ваше дело – ждать! – После чего немедленно отправился на доклад к министру внутренних дел.

Страшны времена, когда самым интересным чтением являются свежие выпуски газет, сообщающие или о последних политических событиях, или о наиболее значительных катастрофах; но благословенны времена, когда самые интересные события происходят в частной жизни отдельных граждан, а не в масштабах всего государства. Поэтому интерес к политике – это признак суровой эпохи, а увлечение сплетнями свидетельствует о временах безмятежных. Для большинства людей счастливая жизнь связана с игрой собственных чувств или «маленькими семейными радостями», а не с участием в масштабных событиях, изменяющих ход истории. И лишь немногие фанатики власти, в том числе и революционеры, всем радостям жизни предпочитают одно – явным или скрытым образом повелевать жизнью своих беспечных сограждан, равнодушных к политике и потому допускающих непростительное бездействие именно в те моменты, когда решается судьба многих и многих поколений.

Наступила середина июля. Газеты комментировали визит в Санкт-Петербург президента Франции Пуанкаре и премьер-министра Вивиани. Однако Сергей Вульф читал свежие номера венских газет не ради сведений о большой политике, но ради театральных рецензий на выступления Эмилии Лукач, а также светской и уголовной хроники.

Три дня спустя после встречи с доктором Сильверстоуном в одном из бульварных листков ему встретилась реклама недавно открытого казино, носившего пышное название «Империал». «Нас посещает даже бесподобная Эмилия Лукач!» – хвастливо сообщало это заведение.

Последнее время Вульфу не хватало сильных впечатлений, поэтому, вспомнив о совете англичанина, – о, как бы ему самому хотелось сейчас быть таким же хладнокровным и рассудительным! – он решил провести нынешний вечер в казино «Империал». Игра с судьбой – что может быть увлекательнее для трепетного человеческого сердца? Да и как еще можно проверить наличие предопределенного свыше?

Мысль о предопределенности все чаще посещала Вульфа. Стоит ли метаться и страдать, если твоя судьба находится во власти таинственных сил, с которыми невозможно бороться? Бессмысленность такой борьбы доказывал знаменитый древнегреческий миф об Эдипе, взятый на вооружение профессором Фрейдом. Если тебе предопределено быть несчастным в любви, то ты таким несчастным и будешь, обладай хоть тьмой отменных мужских достоинств. И самое ужасное состоит в том, что это свое несчастье нельзя заменить никакими успехами в других областях. Вера в предопределение заставляет опускать руки. Старайся не старайся, все равно обязательно сыщется какая-то глупая случайность, которую невозможно предусмотреть, но которая испортит все дело.

Есть смерть, есть судьба, есть любовь. Смерть одних – это жизнь других, любовь одних – это ревность других, судьба одних – это несчастье других. Все это тесно связано, переплетено и неотделимо друг от друга. И мы лишь кружимся в каком-то фантастическом лабиринте, созданном неведомыми нам силами, ничего не понимая, но все время пытаясь что-то изменить. Постоянно ошибаемся – и проигрываем, но снова и снова начинаем все сначала, ибо для человеческой натуры обиднее всего проигрывать бой, так и не вступив в него.

Надев свой лучший, сшитый еще в Париже костюм, Сергей Вульф покинул номер, спустился вниз, оставил ключи портье и вышел на вечернюю Рингштрассе.

Спускались ранние сумерки, но главная улица Вены уже была ярко освещена огнями. Светилась иллюминация ее роскошных дворцов, светились витрины кафе и магазинов, светились уличные фонари, и где-то высоко, в темно-синем, бархатном небе пробуждались от дневной спячки яркие июльские звезды.

Мир был невообразим и таинствен, хотя и состоял из самых заурядных частей, называемых городом, улицей, квартирой; и эту таинственность придавала ему беспредельность времени, которую мы, заброшенные в крошечный его отрезок, даже не можем себе представить.

И Вульф вдруг ощутил то смутное, неопределимое состояние взволнованности, которое является верным