меня начинаются такие сердцебиения, что я готова принять их за стук заживо погребенного!

– Ну, сейчас медицина шагнула далеко вперед, и такие случаи практически исключены, – не слишком уверенным тоном попытался успокоить ее Вульф. – Хотя, если честно признаться, я тоже волнуюсь при виде кладбищ, хотя и по другому поводу.

– А почему волнуетесь вы?

– Наверное, потому, что я слишком рано стал невольным посетителем подобных мест, причем поводом для этого каждый раз служили наши трагические семейные обстоятельства. Я был еще ребенком – мне исполнилось всего двенадцать лет, – когда мой старший брат, который заканчивал гимназию, вдруг впал в черную меланхолию. Вскоре после этого учитель латыни потребовал от него доносить на своих товарищей – то есть пересказывать их разговоры, особенно политического и фривольного содержания. Брат с возмущением отказался, и тогда учитель в отместку поставил ему на экзамене «двойку».

– И что сделал ваш брат? – взволнованно поинтересовалась Эмилия.

– Он где-то раздобыл старый револьвер, в котором остался всего один патрон, и выстрелил себе в сердце. Так я впервые стал свидетелем похорон. Второй раз это было еще страшнее, хотя тогда мне уже стукнуло пятнадцать. За моей любимой сестрой, которой было девятнадцать, начал ухаживать один молодой офицер – их полк был расквартирован неподалеку от нашего поместья. Она полюбила его, но он, то ли из-за недостатка средств, то ли из-за недостатка чувств, медлил с предложением. И тогда в нашем доме появился пожилой помещик-сосед. Он так умело повел дело, что через несколько месяцев они с моей сестрой обвенчались в нашей сельской церкви. Жить новобрачные должны были в поместье мужа, но произошло то, чего никто не ожидал. За час до отъезда, когда Лина поднялась в свою комнату, чтобы собрать вещи, мы вдруг услышали револьверный выстрел. Как и мой бедный брат, она выстрелила себе в сердце и через два часа скончалась, не приходя в сознание.

– Она все еще любила того офицера?

– Не знаю, – грустно отвечал Вульф. – Кто-то из прислуги рассказывал, что якобы видел, как моя сестра получила какое-то письмо, однако после ее смерти мы так ничего и не нашли… Теперь вы понимаете, что когда подросток дважды посещает кладбище, чтобы стать свидетелем того, как его юных брата и сестру зарывают в землю, то…

– Понимаю. – И тут Эмилия с неожиданной теплотой пожала его руку.

Вскоре фиакр остановился. Вульф первым выбрался наружу, подал руку Эмилии и лишь после этого огляделся по сторонам. Сады, подступавшие к самым предгорьям Альп, скромные, но аккуратно выбеленные дома с погашенными огнями, глухая тишина да редкий лай собак. В то время как центральная часть Вены по ночам веселилась, предместья, в преддверии нового рабочего дня, рано ложились спать. Интересно, в какой стороне расположено кладбище?

– Скажите извозчику, чтобы подождал нашего возвращения, – скомандовала фрейлейн Лукач и, не дожидаясь своего спутника, решительно направилась к двухэтажному дому, возле которого горел едва ли не единственный на всю улицу фонарь.

Вульф договорился с владельцем фиакра, который слушал его с явным недоверием и согласился подождать, лишь получив аванс, после чего последовал за Эмилией, которая уже громко стучала в дверь. Сначала дернулись занавески и мелькнул свет ночной лампы, затем изнутри послышался дребезжащий старушечий голос, говоривший на ломаном немецком языке. Эмилия произнесла несколько слов в ответ – при этом Вульф ничего не понял и вопросительно посмотрел на нее.

– Это квартирная хозяйка, у которой моя подруга снимает комнату, – нетерпеливо пояснила фрейлейн Лукач.

– Она тоже венгерка?

– Да, только я, как и маэстро Кальман, из Шиофока, а Берта – из Дебрецена.

– Я имел в виду квартирную хозяйку…

– Нет, она румынка, из Трансильвании, но хорошо говорит по-венгерски.

Наконец дверь приоткрылась, и в проеме возникла высокая старушечья фигура в белом капоте. Эмилия произнесла еще несколько фраз, после чего старуха, выглядевшая явно испуганной, пропустила их внутрь и тут же тщательно заперла дверной замок.

– Зажгите лампу, она там, на кухне.

Вульф кивнул и, осторожно ступая по темному коридору, отправился искать кухню и лампу, пока Эмилия разговаривала с хозяйкой. Когда он вернулся, освещая себе дорогу, то застал свою спутницу в сильном волнении.

– Фрау Попелеску говорит, что последний раз видела Берту в день убийства князя Штритроттера.

– То есть прошло уже пять дней?

– Да. Самое странное, что на следующий день после убийства она не явилась на репетицию, прислав в театр записку о том, что больна, хотя фрау Попелеску уверяет, что уже в тот момент Берты дома не было.

– Надо заявить в полицию.

– Сначала давайте осмотрим ее комнату.

– Зачем?

Эмилия полоснула его гневным взглядом, после чего протянула руку за лампой.

– Если не хотите, можете оставаться здесь.

Вульф с сомнением покачал головой, однако направился вперед.

Они поднялись по лестнице, дверь была незаперта, и Вульф вошел первым, поставив лампу на стол у окна. Обстановка была весьма изящной – чувствовались претензии хозяйки на то, чтобы превратить свою комнату в будуар светской дамы. Старинная кровать с голубым балдахином, позолоченное трюмо, на подставке которого разместились красивые безделушки, платяной шкаф, где висело несколько платьев, а в углу, на тумбочке, – таз и серебряный умывальник. Поперек кровати лежал белый чулок с розовым бантом-