моем направлении.

Я увидела Марка, на рубашке которого расплывалось темное пятно. Пошатнувшись от удара, он споткнулся о стул и с грохотом рухнул вместе с ним на землю. Стратос нацелился ударить его в голову, но промахнулся, так как Ламбис, метнувшись стрелой через беспорядочную груду металлических столов, оттолкнул его в сторону. Затем они вдвоем сцепились и, со свистом пролетев, круша на своем пути мебель и обламывая ветви тамарисков, врезались в ствол дерева. Рухнул на землю и покатился пифос с гвоздиками — Стратос, который даже в полумраке хорошо ориентировался на собственной территории и представлял все возможные опасности, успел отскочить в сторону, и пифос со всего размаха ударил Ламбиса по ногам; в тот же момент критянину удалось наконец выхватить нож.

Ламбис, нацелившийся ударить его по руке, держащей нож, споткнулся о катящийся пифос, промахнулся и свалился, путаясь в гвоздиках и неистово бранясь. Тут Марк, снова вскочивший на ноги, ринулся через ощетинившуюся груду столиков, а следом за ним неслась толпа неясных фигур, горячо — хотя и не понимая сути дела — отвечающих на крики Ламбиса.

Времени на раздумья у Стратоса не оставалось. Он наверняка видел Тони, слышал, как взревел мотор «Психеи», и решил, что лодка стоит наготове и дожидается его. Одним сильным движением отстранив ветви тамарисков и держа наготове нож, он бросился к морю.

Пострадал он весьма ощутимо, я сразу это заметила, однако сей факт, казалось, ничуть не повлиял на скорость этого последнего, стремительного броска к свободе. Тут он заметил меня, скрючившуюся над пиллерсом на его пути, и в тот же самый момент, должно быть, увидел, что «Психея» отчалила от берега. Но наша яхта была рядом, и, поколебавшись всего несколько мгновений, он ринулся в атаку.

Он вскинул руку, сверкнул нож — кому он предназначался, мне или тросу, я так и не узнала, поскольку Колин с пронзительным визгом вылетел из темноты, словно взбесившийся терьер, и вцепился в руку, державшую нож, руками, ногами и зубами одновременно.

Критянина это не остановило, куда там! Он лишь споткнулся, полуобернулся и сокрушительным ударом свободной руки стряхнул мальчика с безразличием быка, смахивающего хвостом надоедливую муху; а затем, словно разъяренный бык, ринулся на меня, преодолевая последний отрезок скалы.

Я подняла трос, который все еще держала в руках, и он пришелся Стратосу как раз поперек голеней.

В жизни не видела, как человек падает вниз головой. Он словно нырнул вперед и растянулся во весь рост на камнях. Дыхание со стоном вырвалось из него, и тут, откуда ни возьмись, появился Марк, с лету вспрыгнул на него, перекатился вместе с ним, а затем опустил руки и, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Еще одно очко в твою пользу, — выговорил он и улыбнулся.

Потом упал на безвольное тело критянина и потерял сознание.

Каюта яхты была битком набита. Здесь находился Марк, довольно-таки бледный и заново перевязанный; я сама, похожая в штанах Колина и огромном свитере Марка на битника после бурной ночи; Ламбис, с виду крепкий и собранный, но все еще благоухающий гвоздиками; Колин со свежим синяком на щеке, молчаливый и ни на шаг не отходящий от Марка. Это, так сказать, члены команды. Вместе с нами за крохотным столиком в каюте сидели староста Агиос-Георгиос и трое деревенских старейшин — старики, облаченные в пышные критские героические костюмы; можно было подумать, они прямо в них и спали — так быстро они появились на месте происшествия, аккуратно застегнутые на все пуговицы. Это были наши судьи, лорд-мэр и члены выездной сессии суда присяжных, в то время как снаружи — на палубе, на скалах — разместились присяжные заседатели в полном составе, то есть все мужское население Агиос- Георгиос.

Четверо мужчин отнесли Стратоса в гостиницу и остались там караулить и следить за ним. Тони, воспользовавшись всеобщей суматохой, сбежал. Хотя к этому времени большинство рыбацких лодок, привлеченные невыразимым шумом и огнями в гостинице, уже сгрудились в бухте, однако ни у одной из них не имелось мотора, так что Тони преспокойненько улизнул, прихватив, как выяснилось, из гостиницы всю наличность, а также кучу собственных пожитков — все, что смог унести. Но старейшины уверяли, что поймать его не составит труда.

Правда, я в этом очень сомневалась. Хладнокровный Тони с его гениальной способностью отмежевываться от неприятностей, очутившись на надежной лодке среди просторов Эгейского моря, имел возможность отправиться куда угодно, на выбор — в Европу, Африку, Малую Азию… Но я промолчала. Сейчас было не до того — мы сами так нуждались в сочувствии и внимании.

Нам четверым понадобилось не много времени, чтобы поведать свою историю. Мы не опустили ничего, вплоть до мельчайших подробностей гибели Джозефа. Все это было выслушано с мрачным видом, кое-кто покачал головой, но я видела, что в целом симпатии на нашей стороне. В то же время, судя по всему, жестокие действия Стратоса сами по себе не произвели впечатления на этих людей, и к нам отнеслись бы совсем иначе, убей мы самого Стратоса, что бы он ни натворил, верша свою личную месть. Но смерть Джозефа, турка, да еще турка из Ханьи, — это было совсем другое дело. А что касается бедной Софьи Алексиакис, которой придется немало пережить, когда делишки ее брата станут достоянием гласности, то можно считать Божьей милостью, что теперь наконец, овдовев, она сможет снова стать свободной женщиной и христианкой. Она сможет даже — благодарение Христу — причаститься в это самое Пасхальное воскресенье…

Остальное уже не представляло сложности. Когда позднее Стратос пришел в себя и узнал об обнаружении драгоценностей на его рыболовецких угодьях и трупа Александроса (который был найден зарытым в поле возле мельницы), а также о бегстве Тони и о смерти Джозефа, он избрал самый простой путь и поведал историю, которая в целом весьма походила на правду.

Они с Александросом не были ворами (вопреки теории Колина), а в течение нескольких лет являлись партнерами по укрыванию краденых вещей, а Тони был кем-то вроде ассистента и офицера связи. Стратос, владея доходным ресторанчиком на Фрит-стрит, обеспечил себе безукоризненную «крышу», и с виду их с Александросом не связывало ничего, кроме дружбы, естественной между земляками. Даже у этой дружбы имелось совершенно натуральное объяснение, поскольку Александрос тоже был критянином, родом из Аногии — деревушки, лежащей высоко в горах, над развалинами византийской церквушки. Итак, какое-то время дела их шли успешно, пока не произошло ограбление Кемфорд-хауса.

Но Стратос обладал чутьем бизнесмена, которое подсказало ему вовремя выйти из дела, и задолго до ограбления Кемфорд-хауса он принялся потихоньку реализовывать свои активы, чтобы затем чинно, не вызывая подозрений, отбыть в родную деревню со своим состоянием. Александрос, понимавший лишь то, что чрезвычайно выгодное сотрудничество сворачивается в момент наивысшего расцвета, резко воспротивился решению Стратоса. Споры следовали за спорами, кульминацией их стала яростная стычка в самый канун отъезда Стратоса, когда доведенный до бешенства Александрос выступил с угрозами, которые почти наверняка не собирался выполнять. Случилось неизбежное: столкнулись крутые нравы, в ход пошли ножи — и, посчитав Александроса убитым, Стратос бросил его на боковой аллее по меньшей мере в двух милях от Фрит-стрит, а сам вместе с Тони той же ночью преспокойно отбыл в Афины авиарейсом, билеты на который были заказаны заблаговременно — по крайней мере недель за шесть.

Медленно поправляясь в лондонской больнице, Александрос держал язык за зубами. Возможно, теперь он уже понял, узнав о переполохе, поднявшемся из-за исчезновения драгоценностей Кемфорда, что Стратос вышел из игры весьма своевременно. Единственное, что не давало ему покоя: Стратос забрал всю добычу…

Как только Александрос поправился и уверился, что полиция пока что не связала темную резню в Ламбете с ограблением Кемфорда, он, в свою очередь, отбыл (предварительно вооружившись) в родные