— Стой! Кто идет?! — внезапно остановили из мрака.

— Врач санобоза. Советский врач. Военврач третьего ранга… — забормотал Варакин, в тон окликнувшим отвечая негромко.

— Руки вверх! — приказали ему.

Один из бойцов поднялся из окопа, подошел к нему, взял у него из руки поднятый автомат, провел по шинели ладонью.

— Гранаты? — спросил он.

— А как же! — ответил Варакин.

— И то! — одобрительно согласился боец. — Да вы ранены? Откуда идете?

Михаил, спустившись в окоп, рассказал, как был разбит и взят в плен санитарный обоз.

— А вы не сдались! — удовлетворенно сказал боец. — Вам бы теперь на медпункт, да проводить у нас некому — маловато тут нас… Дойдете?

— Курить-то что-нибудь есть у вас? — спросил Михаил. — Весь день не ел, не курил…

— Вот закусить — так точно, а курить у нас ночью никак… Дайте повязку вам наложу получше, — сказал боец.

— Вы из наших или из ополченцев? — спросил их Варакин.

— Мы из наших, дивизии Чебрецова, — усмехнулся боец. — Вы, значит, товарищ военврач, тоже от нас шли? Вот ведь попали вы, а! Мы в арьергардном заслоне да вот никак опять в окружение втяпались! — вздохнул один из бойцов. — А мы ведь слыхали, что санитарный обоз оторвался, ушел. Мы-то сами не сразу пробились. Ну, думали, слава богу, хоть раненых из окружения увезли, — словоохотливо говорил боец. — А на вторую атаку как дали, как дали! «Катюши» били, изо всей артиллерии подняли бой, аж самим стало страшно от нашего грома и от огня. Ну, и вырвались… Те-то, кого мы пропускали вперед, ушли, а нас-то, заслон-то, опять отхватили фашисты… Вот тут и бьемся. Плацдармишко невелик — одно село, да овражки вокруг, да кусты. Если никто не придет на помощь, так все тут и поляжем…

Шею Варакина перевязали свежим бинтом, но каждое движение челюстей отдавалось болью, и Михаил был вынужден глотать куски сухой колбасы не разжевывая.

Бойцы охранения рассказали ему, как добраться до их штаба.

И вот Варакин с трудом шагал по дороге, которая взбиралась по склону холма, а когда он взошел на холм, то перед ним вдали, в разноголосом рыканье грома, открылось фронтовое празднество пламени, бешеное сверкание всевозможных огней. Там рвались мины, всех калибров снаряды, скрещивались смертельные потоки трассирующих пуль, взлетали ракеты, скользили лучи прожекторов, полыхали пожары. И земля и воздух — все содрогалось.

— Нет, не дойдут они до Москвы, черт возьми! Не дойдут, споткнутся! Ведь экая сила в нас! — говорил сам с собой Варакин. — Ведь только что вышли из окружения, изранены, оборваны, голодны, неделю в боях, без сна, говорят — опять в окружение попали, а снова стоим и бьемся! Нет, мы же их все- таки пересилим!

Истомленный усталостью, раной, потерей крови, он неприметно сошел с дороги, наткнулся в темноте на широкий пень, присел на него и склонился головою к коленям…

Очнулся он только утром. Солнце всходило, пробиваясь сквозь темную тучу и бросая первые красные лучи на багрянеющие стволы высоченного «корабельного» сосняка.

Бой шел где-то близко. Пушки молчали, но непрерывно трещала винтовочная и автоматная стрельба. Заглушая ее, зарокотали два пулемета, перебивая друг друга, умолкая и вновь заливаясь лаем, словно два верных дворовых пса, разбуженных одной и той же тревогой…

Варакин увидел конную повозку, рысцой протарахтевшую метрах в двадцати от него. Значит, дорога была рядом. Он поднялся со своего пенька и пошел по дороге.

Первый попался навстречу ему шедший пешком санинструктор с сумкой.

— Товарищ военврач, вы ранены. Вам бы в санбат! Вон там, в кустах, за железной крышей. Я вас провожу…

Но на дороге появилась машина. Варакин остановил ее, с помощью санинструктора залез в кузов и, мучаясь от тряски, поехал в направлении штаба, по бывшей улице теперь сожженной деревни. Запах гари висел в воздухе.

Когда фронт, судя по звукам, был уже рядом, шофер, словно прося извинения, сказал, что ему дальше ехать нельзя.

— Спасибо, — пробормотал Варакин, сошел с машины и двинулся пеше между остовами печей, двумя горелыми танками и кустами.

За грудой развалин какого-то дома, — должно быть, школы, — стояли минометы, каждую минуту посылавшие в воздух по мине.

В купе берез в овражке затаилась зенитная батарея. Рядом с нею выгружали снарядные ящики. Бойцы как раз сняли последний ящик, машина отъехала, а зенитчики закурили.

— Товарищи, угостите махоркой, — попросил Михаил.

Его угостили с охотой, спросили, откуда он, и он снова рассказывал, восстанавливая в воображении раздирающие душу детали гибели раненых и врачей санобоза под огнем вражеских танков.

— Ну что ж, на то одно слово — фашисты! — сказал боец в заключение его рассказа.

— Разбить-то мы их разобьем, как пить дать… Вот только когда-а!.. — произнес второй.

— Воздух! — крикнули рядом.

— К бою! — прозвучала команда на батарее.

Михаил направился дальше в лесок по дороге, к штабу.

Встреченный над речкой в кустах старший лейтенант, грузин, которого Варакин видел в эти дни много раз с Анатолием, указал ему в сторону леса, спускавшегося в небольшую лощину. И Варакин узнал, что здесь, рядом, начальник штаба майор Бурнин.

Опираясь на палку, Михаил побрел дальше. Идти было нужно с четверть часа. На окопы обороны шел налет фашистской авиации, грохотали зенитки.

Над головой Михаила прогудели немецкие мины и взорвались где-то метрах в двухстах позади, где с настойчивым однообразием ржала, видимо раненая, лошадь.

Лейтенант с автоматом остановил Варакина на тропе у опушки и проверил его документы, потом объяснил, куда повернуть вдоль канавы, заботливо посоветовал пригибаться от пуль, маскироваться от самолетов…

Анатолия Михаил нашел, как и сказали ему, под рябиной, пылающей богатыми, спелыми гроздьями ягод. Майор лежал перед входом в блиндаж на разостланной плащ-палатке, привалившись в удобной позе, будто на пикнике, обставленный питьем и закусками, с папиросой в зубах и с задумчивой углубленностью рассматривал карту… Над поляной свистали пули… Услышав шаги, майор оторвался от карты.

— Эх, Миша, значит, обоз не прошел! — досадливо сказал он. — Садись скорее, убьют! — строго прикрикнул майор, только тут услышав свист пуль над собою.

Варакин опустился на землю.

— «Вятка»! «Вятка»! Я «Кама»! «Вятка»! Я «Кама»! — слышался из блиндажа голос связиста.

Варакин повторил свой рассказ о расстреле и пленении сопровождаемого им санобоза. Он не мог передать словами всех своих чувств от боли в груди.

— Погибли! — печально сказал Бурнин. — И ты тоже ранен… — Бурнин сокрушенно качнул головой. — Ну что же, Миша, плакать-то нам не к лицу, да и времени нет ведь! Бой на рассвете был трудный. На одном участке двенадцать танков подбили, а на том участке всего-то было полтора десятка людей!.. Совсем уже под утро на другом участке три человека сами под танки со связками кинулись… Славу им, Мишка, петь! А ведь каждому по двадцать лет. Им бы жить, да любить, да строить дома, или там хлеб выращивать, или еще… Кто они были — и ведать не ведаем. Безымянны навеки, и слава им вечная… А сколько их ляжет еще сегодня!..

Майор помолчал и вдруг, словно возвращаясь к прерванному разговору, сказал деловито:

— Так вот, товарищ Варакин, у нас старший врач убит. Придется тебе работать, санбат принять. Как твоя рана? Сможешь?

— О чем говорить! — воскликнул Варакин.

— О том, чтобы ты часок отдохнул. Ведь сутки тоже не спал, и потом, может быть, не удастся!