крышу, а то кирпичом по башке, — позвал он.

Повсюду и в самом деле падали кирпичи, куски металла, летели какие-то доски, осыпался песок, земля, все вокруг застилало дымом и пылью.

При пятом и шестом взрывах они уже догадались, что это взрывают соседний подземный завод, вход в который в течение всей войны прикрывался красным крестом немецкого лазарета.

— Взрывают, — значит, фронт прорван или отдан фашистами приказ на отход, — сказал Муравьев.

— Фриц удрал! — крикнул в этот миг из соседнего блока Васька-матрос.

— Немцы посыпали с вышек! — закричали с другой стороны.

— Хвашисты тикають! Ура-а! — неслись крики по лагерю, который, вопреки всякой логике, ожил, заполнился людом…

Уже давно между охраной и пленными ходили разговоры о том, что возле немецкого лазарета только вход в подземный завод, а самый завод расположен под ТБЦ. Часовые, услышав удары взрывов, должно быть, решили, что их сейчас тоже взорвет, и, самовольно покинув вышки, пустились спасаться бегством куда попало…

Солдат на воротной вышке заметался в испуге туда-сюда, увидал, как бегут его камрады, а с новым грохотом взрывов сам бросился вниз по лестнице и помчался от лагеря по дороге к деревне…

— На вышки! Снять пулеметы, доставить в лагерь! — приказал Батыгин бойцам. — По вышкам из пулеметов первыми не стрелять, может быть, их уже захватывают наши.

С троими ребятами Батыгин сам побежал к ближней вышке.

Немцы-часовые от ворот неприметно для всех тоже исчезли.

Все обернулось проще, чем ожидали: лагерь вдруг остался без охраны. Свобода свалилась в руки пленных сама, раньше прихода Красной Армии…

Когда стихли взрывы и туча едкого дыма и пыли начала оседать, опять стал слышен издали безумолчный гул артиллерии. Стемнело, а зарево в стороне фронта росло и росло, заливая все шире мутное небо.

Весть о бегстве охраны пролетела по всем баракам. Больные и здоровые люди празднично высыпали на магистраль, в сумерках теснились к воротам, возбужденно пересказывая друг другу, как убегали с вышек солдаты. Все жадно смотрели на мигание фронтового зарева…

— Идет, идет Красная Армия! Чуют! — слышались восклицания.

И вдруг возле самых ворот из толпы прорвались какие-то особенно торжествующие крики: четверо смельчаков в полосатых лазаретных куртках успели уже очутиться по ту сторону лагерной ограды и, обливаясь потом, тащили к воротам станковый пулемет.

Пулемет! Это он висел над их головами на вышках в течение многих месяцев; казалось, что это он отрывал их от воли, от родины. Столько времени он был самым страшным олицетворением врага, и вот он у них в руках! Беспорядочный хаос радостных криков поднялся у ворот.

Оказалось, что рыжий Антон и Волжак с двоими товарищами из «открытого» блока по своей инициативе подкарауливали эту добычу, вооруженные только веревкой да камнями, чтобы справиться с часовым. Когда же солдат неожиданно сам убежал, они сразу бросились к вышке, не ожидая никакого сигнала, все изодрались о проволоку, но вот они первые из всего лагеря захватили пулемет. Им кинулись помогать десятки людей. Всем хотелось хотя бы коснуться оружия.

— А ну, братва! С пулеметом идем на бурты за картошкой!

— За картошкой пошли! За карто-ошко-ой!..

— Братцы! На скла-ад! За продукто-ом! — надрываясь, кричали изголодавшиеся годами люди.

Картофельные бурты были отсюда в трехстах метрах, за ними еще сотня метров — и продуктовый склад, где ящики маргарина, консервы, хлеб… Часовые, конечно, бежали от склада. И многим голодным казалось, что главное дело этой минуты — захват продовольствия. Наесться, быть сытым!.. Первый зовущий крик смутил многих. Его подхватили, и не было силы его унять.

Голоса возражавших тонули в сплошном крике:

— На скла-ад, бра-атцы-и! За проду-укто-ом!

— Черт знает что творится! — возмущенно сказал Муравьев. — Так в самом деле всех к черту перестреляют! А ну, выступай, Емельян. Тебя знают все… Стол тащи, что ли, из канцелярии! — приказал он кому-то.

— Гранату швырну! Ей-богу, гранату брошу! — надсадно кричал в воротах Кострикин. — Никого не выпущу!

— Ты сбесился — в своих гранату?! Новый фашист нашелся! Полицейский начальник! — кричали ему из толпы. — Голодных не разумеешь?!

Ребята вынесли из канцелярии стол, подсадили Баграмова. Емельян теперь стоял над толпой, видел ее, разгоряченную, крикливую, непокорную в буйстве…

«Вот чего мы не учли! — подумал Баграмов. — Не подумал я сам, что надо будет сдерживать в лагере просто голодный бунт, что он встанет препятствием к дружным совместным действиям. Что я теперь скажу? Да и кто меня слушать станет?!»

— То-ва-ри-щи! — выкрикнул Емельян во всю силу легких.

И странно — голос его, как будто и не такой уж сильный, был услышан. Может быть, потому, что он прозвучал над головами, сверху. В ближних рядах толпы чуть приутихло.

— Фашисты готовятся всех расстрелять… Кто выйдет из лагеря, тот погиб! У нас меньше часа, чтобы занять оборону. Выход за ворота без приказа штаба восстания будем считать изменой, а за измену — расстрел. Приказ штаба: всем явиться по своим блокам для участия в вооруженной борьбе.

Барков взбежал на крыльцо канцелярии.

— Командирам приказываю быть неотступно в своих частях и подразделениях! — отчетливо отчеканил он.

Слова «штаб», «оборона», «подразделения», «приказываю» подействовали сильнее, чем угроза эсэсовским расстрелом. Сквозь толпу поспешно и озабоченно уже проталкивались командиры.

В ворота везли и несли оружие — ручные и станковые пулеметы, винтовки и автоматы, брошенные солдатами, покинувшими вышки, тащили патроны…

Саперная рота, сформированная из команды могильщиков, подошла рыть окопы вдоль лагерной проволоки, углублять противовоздушные ровики, превращая их в боевые траншеи, строить пулеметные гнезда.

— В последний раз уж, ребята, лопатами потрудитесь, — подбодрил Барков.

— Да что вы, Василь Михалыч! Окоп — не могила! Могилы рыть тяжело, а это для жизни! — воскликнул Федор, старшой команды.

— Пулеметные гнездышки выстроим первый сорт! — поддержали саперы.

Бойцы ударного отряда доставляли в лагерь оружие, собранное с вышек. Все оказалось в исправности и с щедрым запасом патронов.

Но магистраль все еще кишела народом, когда явились все из форлагеря и хирургии, как было условлено, в каменные бараки и в ТБЦ.

— Товарищи! Формирование будет только по блокам! Расходись! — уже хрипло молил Баграмов.

— Ну, голубчик, я в лес, Емельян Иваныч. Санитары слабых начали выносить. Уж пойду, — сказал Леонид Андреевич, протолкавшись через толпу к Баграмову. — Теперь у меня целый женский барак для ухода за слабыми.

— Оружие есть у вас, Леонид Андреич? — спросил его Муравьев.

— Лично мне для чего, Михаил Семеныч? А для ближнего боя гранаты у санитаров и два пулеметных расчета в лесу по флангам. От фашистов ведь красным крестом не спасешься! До свидания, голубчики! Себя берегите! — сказал на прощание Соколов и торопливо пошел вдоль магистрали к заразным блокам, откуда уже начиналась эвакуация.

Только тогда, когда к воротам подошли два слаженных взвода в только что полученном на складе советском обмундировании, новеньком с 1941 года, — все с магистрали кинулись по баракам, где младшие командиры по своим отделениям вели перекличку бойцов.

Иван Соленый уже размещал пулеметы для обороны и метров на сто пятьдесят в сторону железной