— Halt! Hande hoch! — крикнули сзади.

Группа эсэсовцев остановила гражданского. Тут же, на путях, обыскивали, рассматривали документы, держа беглеца под дулом парабеллума.

Потом двое его повели к станции, остальные двинулись вдоль железной дороги.

— Может, разведчика нашего захватили… Эх, руки чешутся трахнуть их этой штукой! — прошептал Еремка, показав Василию ручную гранату.

— Откуда она у тебя?! — удивился матрос.

— Так… сам прихватил… На случай, — смущенно сказал Шалыгин.

— Дурак! А еще разведчик! — шепнул Василий. — Дай запальник сюда! Я сам раз в разведке видал, как партизан казнили… Понимаешь, сам видел. Или мне не хотелось трахнуть?! А я, Еремка, сердце свое как в кулак зажал. Зато ночью мы тех фашистов-мучителей всех вместе со штабом их захватили…

Василий не мог успокоиться:

— Если нас с тобой схватят с гранатой, значит, скажут, у них в ТБЦ есть оружие! И весь лагерь к чертям в тот же час!..

— Что же ее, бросить, что ли, теперь?! — угрюмо спросил Еремка.

— Тут запрятать. Воротимся и возьмем, — ответил матрос.

— Придумал! Умный мне, дядя Вася! — огрызнулся Еремка.

Граната осталась у Шалыгина, запальник — у матроса. Сумерки наступали медленно. Вдалеке засветились на рельсах приближающиеся огни. Вся платформа мгновенно заполнилась тесной толпой пассажиров. У станции остановилась дрезина. Толпа окружила подъехавшее начальство. Поднялись говор, крики.

Пользуясь этой минутой, разведчики вылезли из убежища и направились вглубь от железной дороги, к шоссе, на котором они уже бывали в прошлые выходы на разведку.

Им навстречу к станции еще и еще двигались немцы.

— Бегут, окаянные, чуют! — шепнул Василий.

— А куда бежать-то? Гляди, полнеба в огне… А гулко-то, слышишь?! — отозвался Еремка.

— К англичанам, к Америке. Думают — лучше, чем к коммунистам, — буркнул матрос.

— Неужто же их там укроют от нас?!

— А что же — капитализм! — рассудительно ответил матрос.

Шагах в двадцати от кустов, за которыми они залегли, немолодая немка с плачем тащила за руку мальчика, на руках — девчонку, толкая перед собою тележку с увязанной кладью.

— Вот дура! И эта туда же! Рай, что ли, у них ей будет! — сказал Еремка.

— Напугали ее, набрехали… Геббельс!

Они молча приникли к земле. Группа военных на велосипедах безучастно обогнала женщину и, громко переговариваясь, покатила от станции к шоссе, с которого доносились сигналы автомобилей и рокот моторов.

— А ну, маскируйся, — приказал Василий.

Они залегли под мостом. Спустя еще десять минут мимо прошло несколько танков, обдали грязью, песком, бензиновой гарью.

Наступила ночь, но Германия не засыпала.

По шоссе шли бесчисленные вереницы устремляющихся к западу, переполненных автобусов, грузовиков и легковых автомобилей, набитых до отказа пассажирами, домашним скарбом, привязанным сверху, наваленным горами…

Толпы штатских мужчин и женщин с детьми всех возрастов, со скарбом в руках пытались «голосовать» катившимся к западу машинам.

Злая радость охватывала разведчиков от сознания, что и сюда, в самое гнездо разорителей, в дома и семьи убийц, вошла война ужасом, который погнал их по дорогам…

То приближаясь, то удаляясь от дороги, залегая в борозды, перебегая за какими-то строениями, разведчики ТБЦ продвигались к переправе через Эльбу.

Иногда еще на восток, навстречу потоку беженцев, проходили небольшие колонны автомашин, полных солдатами…

— Части особого назначения, что ли? — шептал, гадая, матрос.

Они залегли в удобной лощинке в развалинах каменного строения, разбитого авиабомбой, метрах в пятидесяти от шоссе.

Временами движение словно бы иссякало и прерывалось, шоссе оставалось пустынным, но вдруг накатывала новая колонна машин с тем же шумом, гудками, криками, треском моторов…

В одну из коротких пауз между движением автоколонн разведчики услыхали странное щелканье, стук, похожий на нестройное и усталое движение по бетонной дороге множества лошадей.

Вставшее за спинами разведчиков алое зарево сделало ночь зыблющейся и красновато- прозрачной.

Сквозь цоканье лошадиных копыт донеслись крики, ругань, собачий лай, выстрелы.

— Дядя Василий, смотри! Целый лагерь! — шепнул оказавшийся более зорким Еремка.

По бетонному шоссе, топоча, как огромный табун хромых лошадей, двигалось человек пятьсот или больше советских пленных, обутых в деревянные колодки. Их гнали эсэсовцы с собаками.

— Не наших ли? — в испуге спросил Еремка.

— Нет, не с той стороны. Видишь, слева выходят, — определил Василий.

У разведчиков перехватило дыхание от боли и горечи за этих людей, которых в самые последние часы перед освобождением угоняют на запад.

Они ведь ждали, что вот она, воля! Каково же у них на душе!..

— Сволочи! Сволочи! Что же они делают, сволочи! — скрипя зубами от ненависти, переполнившей сердце, задыхался Еремка.

И куда же их угонять? Ведь союзники все равно освободят их не завтра, так послезавтра. В чем тут смысл? В чем хитрость?!

Василий молчал.

В хвосте колонны слышались то и дело собачий лай, выстрелы. Значит, эсэсовцы, как бывало и раньше, травят собаками и добивают упавших… Как раньше! Война еще не научила их ничему…

Какой-то пленный, без шинели, в одной гимнастерке, сбросил колодки и босиком побежал с шоссе. Эсэсовец выпустил не больше трех пуль, и смельчак повалился ничком, головой под откос.

Время перестало существовать для разведчиков. В их сердцах остались лишь гнев, сострадание да мука бессильной ненависти. Они уже не могли оторваться от этой колонны. Это шла по бетонной дороге их собственная судьба. Завтра фронт приблизится еще на десять километров, и фашисты могут поднять лазарет ТБЦ в такой же безжалостный марш на запад… Вот оно, то самое «уточнение обстановки», ради которого их сегодня выслал майор Барков.

Они переползали, хоронясь то за строениями опустевшей деревни, то в сточных канавах, за полосой кустарничка. То отдаляясь на сотню метров, то вновь приближаясь, они уже не различали колонны — зарево пожара померкло, ночь сгустилась. Они слышали только топот деревянных колодок, собачий лай да окрики конвоя…

Но начался рассвет… Снова стало чуть видно дорогу. Когда колонну пленных настигала вереница стремившихся к западу автомашин, эсэсовцы сгоняли пленных на узкую обочину и заставляли под автоматами ложиться лицом в землю, прямо в канавы и лужи; кто не ложился, на тех бросались эсэсовские собаки.

— Издеваются и напоследок уж, гады!.. — Василий цедил сквозь зубы неслыханные ругательства.

Машины проносились, и тогда фашисты дикими криками и собачьим лаем подымали пленных и гнали их в новый бросок бегом.

Надсадно хрипя, кашляя, спотыкаясь о тела упавших товарищей, теряя колодки с ног, пленные бежали до новой остановки, которой требовали гудки настигающих автомашин…

Эсэсовцы снова остановили пленных.

Разведчики узнали знакомое им по прежним разведкам место километрах в семи от ТБЦ. Шоссе