— Конечно, можно.

— Спасибо, товарищ субмарин–мастер.

На юге над горизонтом поднялся и уперся в небо луч прожектора. Это был сигнал с «Кунашира».

― Пошли,― сказал Кондратьев, поднимаясь.― Вылезайте, Акико–сан.

Он взял ее за руку и легко поднял из воды. Белов мрачно сообщил:

― Я посмотрю, какая получилась пленка. Если плохая, я тоже спущусь с вами.

— Только без коньяка,― сказал Кондратьев.

— И без духов,― добавила Акико.

— И вообще я попрошусь к Хен Чолю,― сказал Белов.― Втроем в этих кабинах слишком тесно.

― Ваша первая книга мне не понравилась,― сказал Парнкала.― В ней нет ничего, что могло бы поразить воображение серьезного человека.

Они лежали в шезлонгах под выцветшим горячим тентом на веранде поста Колд Крик ― биотехник Гибсонского заповедника Жан Парнкала и корреспондент Европейского информационного центра писатель Евгений Славин. На низком столике между шезлонгами стоял запотевший пятилитровый сифон. Пост Колд Крик располагался на вершине холма, и с веранды открывался отличный вид на знойную сине– зеленую саванну Западной Австралии.

— Книга обязательно должна будить воображение,― продолжал Парнкала,― иначе это не книга, а дурной учебник. Собственно, можно выразиться так: назначение книги ― будить воображение читателя. Правда, ваша первая книга была призвана выполнить и другую, не менее важную задачу, а именно: донести до нас точку зрения человека вашей героической эпохи. Я много ждал от этой книги, но ― увы! ― видимо, в процессе работы вы утратили эту самую точку зрения. Вы слишком впечатлительны, друг Женя!

— Все проще, Жан,― сказал Женя лениво.― Гораздо проще, мой друг. Мне ужасно не хотелось предстать перед человечеством этаким Кампанеллой навыворот. А в общем–то все правильно ― книжица серая…

Он свесился с шезлонга и набрал в длинный узкий бокал пенистого кокосового молока из сифона. Бокал мгновенно вспотел.

― Да,― сказал Парнкала,― вам очень не хотелось быть Кампанеллой навыворот. Вы слишком спешили сменить психологию, Женя. Вам очень хотелось перестать быть чужим здесь. И напрасно. Вам следовало бы побольше оставаться чужим: вы смогли бы увидеть много такого, чего мы не замечаем. А разве это не важнейшая задача всякого писателя ― замечать то, что не видят другие? Это будит воображение и заставляет думать.

― Пожалуй,― сказал Женя.

Они замолчали. Глубокое спокойствие царило вокруг, дремотное спокойствие полуденной саванны. Наперебой трещали цикады. Пронесся легкий ветерок, зашумела трава. Издалека донеслись пронзительные звуки ― это кричали эму. Женя вдруг сел и вытянул шею.

― Что это? ― спросил он.

Мимо поста, ныряя в высокой траве, неслась странная машина ― длинный вертикальный шест, видимо на колесах, с блестящим вращающимся диском на конце. У машины был на редкость нелепый вид. Подпрыгивая и раскачиваясь, она уходила на юг.

Парнкала поднял голову и посмотрел.

— А,― сказал он.― Я забыл вам рассказать. Это уродцы.

— Какие уродцы?

— Никто не знает,― сказал Парнкала спокойно.

Женя вскочил и подбежал к перилам. Длинный нелепый шест быстро удалялся, раскачиваясь, и через минуту скрылся из глаз. Женя повернулся к Парнкале.

― Как же это так ― никто не знает? ― спросил он.

Парнкала пил кокосовый сок.

― Никто не знает,― проговорил он, вытирая губы.― Это очень забавная история, она вам понравится. Впервые они по явились полторы декады назад ― вот такие шесты на одном колесе и ползучие тарелки. Их часто видят в саванне между Колд Криком и Роальдом, а позавчера один шест пробежал по главной улице Гибсона. Одну тарелку растоптали мои эму. Я видел ― большая куча осколков плохой пластмассы и остатки радиомонтажа на совершенно отвратительной керамике. Похоже на школьные модельки. Мы связались с Гибсоном, но там никто ничего не знал. И вообще, как выяснилось, никто ничего не знает.

Парнкала снова поднес бокал к губам.

― Удивительно спокойно вы об этом рассуждаете, друг Жан! ― не вытерпел Женя. В его воображении возникали картины, одна фантастичнее другой.

Парнкала улыбнулся:

― Да вы сядьте, Женя. Оснований для беспокойства нет никаких. Вреда уродцы никому не приносят, эму и кенгуру их не боятся, и, кроме того, вы не дали мне докончить ― ими уже занимаются товарищи в Джакое. Они… Куда вы, Женя?

Женя торопливо собирался. Он рассовывал по карманам диктофонные обоймы, футлярчики с микрокнигами и свои потрепанные записные книжки.

— Джакой ― это, кажется, центр австралийской кибернетики,― произнес он.― Там построили какую–то интересную машину, правда?

— Да, машину КРИ,― сказал Парнкала обиженно. Он был очень огорчен, что корреспондент Славин уезжает так скоро. С Женей было приятно беседовать ― он очень любил слушать.

— Почему КРИ?

― Коллектор Рассеянной Информации. Машина–археолог, как я слыхал.

Женя остановился.

— Так, может, эти уродцы оттуда?

— Я же говорю ― ничего не известно,― с досадой сказал Парнкала.― Никто ничего не знает. Ни в Джакое, ни в Гибсоне, ни во всем мире… Хоть ужин возьмите, Женя…

— Нет–нет, спасибо, я очень тороплюсь. Ну, дорогой Жан, благодарю за гостеприимство. Мы еще увидимся.― Женя залпом допил свой бокал, весело кивнул и, перепрыгнув через перила, побежал с холма к своему птерокару.

Научный поселок Джакой располагался в тени чудовищных черных акаций с кронами поперечником в сорок–пятьдесят метров. Поодаль, на берегу глубокого озера с синей прозрачной водой, белели развалины фермы какого–то древнего переселенца. Между поселком и развалинами четко выделялся прямоугольник посадочной площадки. Машин на площадке не было. Людей тоже не было.

Впрочем, птерокару посадочная площадка была не нужна, и Женя облетел вокруг акаций, выбирая место поближе к поселку. В полу километре от поселка он вдруг заметил необычайное оживление. Сначала ему показалось, что там играют в регби. В траве шевелилась и перекатывалась куча переплетенных черных и белых человеческих тел. Из кучи неслись азартные возгласы. «Прелестно! ― подумал Женя.― Отлично сыгрались!» В этот миг куча распалась, открыв что–то округлое, черное и блестящее, и один из игроков кубарем покатился в сторону, упал и остался лежать, скорчившись, держась руками за живот. «Э, нет,― подумал Женя,― это не игра». Из–под ветвей акаций вынырнули еще трое, на ходу сбрасывая куртки. Женя стремительно пошел на посадку.

Когда он выскочил из кабины, скорчившийся человек уже сидел и, по–прежнему держась за живот, громко кричал:

― Берегитесь задней ноги! Эй! Берегитесь задней ноги!

Женя рысью пробежал мимо него. Из кучи копошащихся тел раздавались крики. Кричали по–русски и