логически непротиворечивую гипотезу, объясняющую эту японскую находку.

— Пожалуйста,— сказал Шемякин.— Я предлагаю — Пришелец. Найдите в этой гипотезе противоречие.

Садовский махнул рукой.

— Опять Пришелец,— сказал он.— Просто какой–нибудь бронтозавр.

— Проще предположить,— сказал Горчаков,— что это все–таки след какого–нибудь европейца. Какого–нибудь туриста.

— Да, это либо какое–нибудь неизвестное животное, либо турист,— сказал Влчек.— Следы животных имеют иногда удивительные формы.

— Возраст, возраст…— тихонько сказал Жилин.

— Тогда просто неизвестное животное.

— Например, утка,— сказал Садовский.

Вернулся Быков, солидно устроился в кресле и спросил:

— Н–ну, что тут у вас?

— Вот товарищи пытаются как–то объяснить японский след,— сказал Жилин.— Предлагаются: Пришелец, европеец, неизвестное животное.

— И что же? — сказал Быков.

— Все эти гипотезы,— сказал Жилин,— даже гипотеза о Пришельце, содержат одно чудовищное противоречие.

— Какое? — спросил Шемякин.

— Я забыл вам сказать,— сказал Жилин.— Площадь пещеры — сорок квадратных метров. След ботинка находится в самой середине пещеры.

— Ну и что же? — спросил Шемякин.

— И он один,— сказал Жилин.

Некоторое время все молчали.

— Н–да,— сказал Садовский.— Баллада об одноногом Пришельце.

— Может, остальные следы стерты? — предположил Влчек.

— Абсолютно исключено,— сказал Жилин.— Двадцать пар совершенно отчетливых следов босых ног по всей пещере и один отчетливый след ботинка посередине.

— Значит, так,— сказал Быков.— Пришелец был одноногий. Его принесли в пещеру, поставили вертикально и, выяснив отношения, съели на месте.

— А что? — сказал Михаил Антонович.— По–моему, логически непротиворечиво. А?

— Плохо, что он одноногий,— задумчиво сказал Шемякин.— Трудно представить одноногое разумное существо.

— Возможно, он был инвалид? — предположил Горчаков.

— Одну ногу могли съесть сразу,— сказал Садовский.

— Бог знает какой ерундой мы занимаемся,— сказал Шемякин.— Пойдемте работать.

— Нет уж, извини,— сказал Влчек.— Надо расследовать. У меня есть такая гипотеза: у Пришельца был очень широкий шаг. Они все там такие ненормально длинноногие.

— Он бы разбил себе голову о свод пещеры,— возразил Садовский.— Скорее всего, он был крылатый — прилетел в пещеру, увидел, что его нехорошо ждут, оттолкнулся и улетел. А сами–то вы что думаете, Иван?

Жилин открыл рот, чтобы ответить, но вместо этого поднял палец и сказал:

— Внимание! Генеральный инспектор!

В кают–компанию вошел красный, распаренный Юрковский.

— Ф–фу! — сказал он.— Как хорошо, прохладно. Планетологи, вас зовет начальство. И учтите, что у вас там сейчас около сорока градусов.— Он повернулся к Юре.— Собирайся, кадет. Я договорился с капитаном танкера, он забросит тебя на «Кольцо–2».

Юра вздрогнул и перестал улыбаться.

— Танкер стартует через несколько часов, но лучше пойти туда заблаговременно. Ваня, проводишь его. Да! Планетологи! Где планетологи? — Он выглянул в коридор.— Шемякин! Паша! Приготовь фотографии, которые ты сделал над Кольцом. Мне надо посмотреть. Михаил, не уходи, погоди минуточку. Останься здесь. Алексей, брось книжку, мне нужно поговорить с тобой.

Быков отложил книжку. В кают–компании остались только он, Юрковский и Михаил Антонович. Юрковский, неуклюже раскачиваясь, пробежался из угла в угол.

— Что это с тобой? — осведомился Быков, подозрительно следя за его эволюциями.

Юрковский резко остановился.

— Вот что, Алексей,— сказал он.— Я договорился с Маркушиным, он дает мне космоскаф. Я хочу полетать над Кольцом. Абсолютно безопасный рейс, Алексей.— Юрковский неожиданно разозлился. — Ну чего ты так смотришь? Ребята совершают такие рейсы по два раза в сутки уже целый год. Да, я знаю, что ты упрям. Но я не собираюсь забираться в Кольцо. Я хочу полетать над Кольцом. Я подчиняюсь твоим распоряжениям. Уважь и ты мою просьбу. Я прошу тебя самым нижайшим образом, черт возьми. В конце концов, друзья мы или нет?В чем, собственно, дело? — сказал Быков спокойно. Юрковский опять пробежался по комнате.

— Дай мне Михаила,— отрывисто сказал он.

— Что–о–о? — сказал Быков, медленно выпрямляясь.

— Или я полечу один,— сейчас же сказал Юрковский.— А я плохо знаю космоскафы.

Быков молчал. Михаил Антонович растерянно переводил глаза с одного на другого.

— Мальчики,— сказал он.— Я ведь с удовольствием… О чем разговор?

— Я мог бы взять пилота на станции,— сказал Юрковский.— Но я прошу Михаила, потому что Михаил в сто раз опытнее и осторожнее, чем все они, вместе взятые. Ты понимаешь? Осторожнее!

Быков молчал. Лицо у него стало темное и угрюмое.

— Мы будем предельно осторожны,— сказал Юрковский. — Мы будем идти на высоте двадцать– тридцать километров над средней плоскостью, не ниже. Я сделаю несколько крупномасштабных снимков, понаблюдаю визуально, и через два часа мы вернемся.

— Алешенька,— робко сказал Михаил Антонович.— Ведь случайные обломки над Кольцом очень редки. И они не так уж страшны. Немного внимательности…

Быков молча смотрел на Юрковского. «Ну что с ним делать? — думал он.— Что делать с этим старым безумцем? У Михаила больное сердце. Он в последнем рейсе. У него притупилась реакция, а в космоскафах ручное управление. А я не могу водить космоскаф. И Жилин не может. А молодого пилота с ним отпускать нельзя. Они уговорят друг друга нырнуть в Кольцо. Почему я не научился водить космоскаф, старый я дурак?»

— Алеша,— сказал Юрковский.— Я тебя очень прошу. Ведь я, наверное, больше никогда не увижу колец Сатурна. Я старый, Алеша.

Быков поднялся и, ни на кого не глядя, молча вышел из кают–компании. Юрковский закрыл лицо руками.

— Ах, беда какая! — сказал он с досадой.— Ну почему у меня такая отвратительная репутация? А, Миша?

— Очень ты неосторожный, Володенька,— сказал Михаил Антонович.— Право же, ты сам виноват.

— А зачем быть осторожным? — спросил Юрковский.— Ну скажи, пожалуйста, зачем? Чтобы дожить до полной духовной и телесной немощи? Дождаться момента, когда жизнь опротивеет, и умереть от скуки в кровати? Смешно же, Михаил, в конце концов, так трястись над собственной жизнью.

Михаил Антонович покачал головой.

— Экий ты, Володенька,— сказал он тихо.— И как ты не понимаешь, голубчик, ты–то умрешь — и все. А ведь после тебя люди останутся, друзья. Знаешь, как им горько будет? А ты только о себе, Володенька, все о себе.

— Эх, Миша,— сказал Юрковский,— не хочется мне с тобой спорить. Скажи–ка ты мне лучше, согласится Алексей или нет?