Кандидат. С меня хватит. Пропади пропадом моя отдельная квартира, но я так больше не могу. Я потупел за это время до такой степени, что даже наши академики могут со мной конкурировать. С меня тоже довольно, сказал Физик. Лучше переводами буду заниматься. Денег меньше. Зато хоть какая-то гарантия есть. И унижений меньше. А ты? А я, сказал я, намерен в корне изменить свой образ жизни. Сегодня я скажу одно такое слово, что все будет иначе. И мы распрощались. Было грустно. Но, увы, в Ибанске теплые чувства к людям появляются только тогда, когда ты их безвозвратно теряешь.

Я шел по улице, имея в кармане сумму денег, которой у меня не было давнымдавно. И чувствовал великий душевный подъем. Сейчас, думал я, куплю племянникам замечательные игрушки. Чего-чего, а игрушек у нас полно. Маме Куплю модные сапоги. К чему ей сапоги? Все равно будут в шкафу стоять, пока не выйдут из моды. Бог с ней! Раз хочет, ее дело, как она с ними поступит. Ну и старухи пошли. Жуть! Под старость она стала такие штучки носить, какие ей не снились в лучшие времена отцовской карьеры. Что ж, заслуженное! А сестра в рванье ходит. А мать еще требует, чтоб она ей помогала. Жуть! Что с людьми происходит? А Ей, что я куплю Ей? Надо что-нибудь особенное. Необыкновенное. Кофточку? Гарнитур? Туфли? Нет, я давно к этому приглядывался. Дрянь ужасная. Надо у спекулянтов доставать, а я этому не обучен. Может быть колечко? Это идея. !Я заглянул в ближайший ювелирный магазин, и понял, что моя идея утопична. Самое большое, на что я способен — это серебряная ложечка или идиотское железное кольцо со стекляшкой, раскрашенное под золото и рубин. Ну, да ладно. Это потом. Начнем с игрушек. И тут меня тоже ожидало разочарование.

Когда смотришь на наши магазины глазами незаинтересованного прохожего, поражает обилие всевозможных товаров. Но если у тебя появляется потребность что-то купить приличное, ты вскоре убедишься, что сделать это или невозможно вообще, или возможно только при условии невероятных ухищрений. Скажем — игрушки. Я пересмотрел их сотни, и ни с одной из них не хотелось бы поиграть, если бы я был ребенком. Кроме того, они ломаются уже тогда, когда продавщицы (молодые, но хамски грубые девицы) пытаются объяснить тебе, как с ними обращаться. Я пришел домой разбитый до основания и протянул сестре сотню. Вот, купи чего-нибудь ребятишкам по своему усмотрению, сказал я. Или себе, как хочешь. Сестра, первый раз в семейной жизни получившая такой подарок, заперлась в ванной и вышла оттуда через полчаса с покрасневшими глазами и распухшим носом. А знаешь, сказал я, ты оказывается красивая баба. Сапоги маме я все-таки достал. Из-под полы. Втридорога. А Ей? Гони монету, сказала сестра. Я знаю, что Ей купить. Посиди с ребятами. Я мигом. И действительно купила нечто заслуживающее внимания. И не так дорого. Во всяком случае у меня оставалась еще мелочишка на бутылку вина.

На дежурство я пошел чистеньким, выбритым, поглаженным. Я шел сказать свое слово. Оно рвалось из меня наружу. И я уже не мог его сдержать. Когда я уходил, мама сказала, спите где хотите, только не в моей комнате. Она употребила другое выражение, более народное. Я не решусь его повторить. Ладно, сказал я. Я уйду отсюда. Как-нибудь проживем. Главное — во мне есть это слово, и я готов его сказать. Вдогонку мама крикнула мне, что если бы она знала, что из меня вырастет такой черствый эгоист, она сделала бы аборт. Если ты уйдешь, сказала сестра, она мне житья не даст. Господи, что с людьми творится!

Она, наконец-то пришла. И я преподнес ей подарок. Вот, держи, сказал я. Заработал! Это — только начало. Я теперь горы сверну. Она сразу поняла, что я готов сказать заветное слово. Нам надо серьезно поговорить, сказала она. И я сразу понял все. Я понял смысл многого того, что происходило с нами в последние дни и от чего я отмахивался как от мелочей. Не надо, сказал я. Не надо говорить. Я сам знаю и понимаю. Но это не имеет значения. Я боролась, сказала Она. Они меня заставили. Что я могла поделать? Они — сила, а я — дерьмо. Я не сержусь, сказал я. Забудь об этом. Не могу, сказала Она. Я уже не могу услышать твое слово. Я слепа и глуха. И в душе у меня пусто. И Она протянула мне подарок обратно. Пожалуйста, возьми, сказал я. Очень прошу. Не для меня, а для себя. Может быть когда-нибудь ты вспомнишь обо мне и это тебе поможет. Нет, сказала Она. Я ухожу. Твои записки у Них. Что теперь будет?!! И Она ушла. И я остался один — Ночной Сторож, сочиняющий (вернеесочинявший) бессмысленные бумажки на скрипучем старом табурете в новейшей конторе Ибанска. Что дальше? Дальше ничего. Сейчас вот допишу последние фразы. Напишу свое последнее заветное слово. Вложу эти листочки в свой несостоявшийся подарок(я только сейчас заметил, что он изготовлен на подпольной фабрике Гангстера). Положу к Ней на стол. И буду ждать. Теперь осталось совсем немного. И я чувствую, что в душе моей нет ни страха, ни сожаления, ни грусти, ни надежды, ни гнева, ни обиды. Нет ничего. Пусто. Осталось только одно: ожидание. Я жду.

Эта книга была написана в 1975 г. как реставрация одной из потерянных глав «Зияющих высот». Я хотел опубликовать ее совместно с книгой «Светлое будущее», близкой к ней по содержанию и литературной форме. Но это не случилось по независящим от меня причинам. В результате книга выпала из ее естественной литературной и временной связи. И все-таки я не стал переделывать ее, в частности — переносить место действия из Ибанска в Москву. Такой перенос читатель сам при желании может легко осуществить, заменив ибанскую терминологию на советскую. Но делать это не обязательно и даже не всегда желательно, так как ибанизм не есть явление исключительно советское, и ибанская терминология имеет преимущество большей общности. Я изобрел Ибанск со всеми его элементами вовсе не с целью говорить намеками и тем самым обезопасить себя я прекрасно понимал, что это лишено смысла, а как эффективный литературный прием. Я отдаю себе отчет в том, что такой прием нельзя использовать дважды. Но данные «Записки» не есть повторение. Они суть результат стечения обстоятельств и условий, в которых мне приходилось жить и работать.

Чтобы как-то включить «записки» в общий контекст моих сочинений, сделаю несколько пояснений к ним. В Советском Союзе отщепенцами называют лиц, которые противопоставляют себя не просто данному советскому коллективу, но всякому советскому коллективу. Причем, противопоставляют так, что оказываются исключенными из общества в целом. Они тем самым противопоставляют себя всему строю жизни общества. Причем, обычно это происходит помимо воли отщепенца. И по крайней мере как-то незаметно для него самого. В чем тут дело? Конечно, какой-то процент людей выталкивается на роль отщепенцев по априорным законам вероятности таких явлений. Но тут существенно другое, а именно — то, что общество нуждается в отщепенцах и производит их регулярно и систематически. Оно борется с ними, но оно и нуждается в них. Зачем? Чтобы бороться с ними! Это — один из интереснейших парадоксов коммунистического образа жизни. Отщепенец нужен для того, чтобы в борьбе с этим внутренним врагом общество сплачивалось, становилось единым и монолитным. Внешний враг, как показал опыт, не способствует сплочению общества, если не находится способ трансформировать его во врага внутреннего.

Ночной Сторож, от имени которого ведется рассказ в «Записках», есть заурядный отщепенец, не занимающий крупных постов, не имеющий известности и связей с иностранцами. Поэтому его ситуация более характерна, чем ситуация с советскими диссидентами, имеющими поддержку Запада В Советском Союзе подавляющее большинство отщепенцев подобно Сторожу, а то и еще рангом ниже Они не имеют абсолютно никакой защиты Знакомые и родственники от них обычно стараются отмежеваться Судьба их целиком и полностью зависит от произвола власть имущих И если они еще какое-то время и как то живут, то это зависит исключительно от соображений и потребностей различного рода инстанций и лиц Например, они