отвечал: «Разумеется!» — и делал музыку погромче.

Мне почти это удалось. Я внес ее сумки, и началась бесконечная аэропортовская канитель. Эми взяла посадочный талон, мы сдали вещи в багаж, и охранники разъяснили нам, что дальше могут идти только счастливые обладатели посадочных талонов. Я попрощался с Эми, пожелал ей счастливого полета, и тут она психанула: обхватила меня за шею, стала плакать мне в рубашку, говорить, что я спас ей жизнь, и если со мной что случится, то она не знает, что с собой сделает — и прочую чепуху. А потом она взяла с меня слово, что я буду беречь себя. И я пообещал — слова сами с языка сорвались.

Эми сделала шаг назад, вытерла слезы и спросила:

— Обещаешь?

— Да.

— Не забывай это. Запомни — ты обещал.

Я ткнул в нее пальцем.

— Эй, говори про меня что хочешь, но слово свое я держу.

— А вы навестите меня в Юте? Я серьезно. Если не приедете, я разозлюсь.

— Конечно, приедем, Эми. Мы с тобой будем жить в одной комнате, а Джон может спать с лесби…

— А за Молли присмотришь? А о моем доме позаботишься?

Под словом «позаботишься» она подразумевала «уничтожишь». Мы поговорили с ней об этом и пришли к выводу, что дом нужно сжечь. Не сошлись мы только в одном: я хотел представить пожар как несчастный случай, чтобы получить деньги по страховому полису. А Эми, наоборот, хотела аннулировать страховку и в открытую спалить дом.

Мы поцеловались и наговорили другу другу разных сентиментальностей, которые показались бы глупыми всем, кто там ни был. Потом я ждал, пока она сядет на самолет. Она прошла через рамку металлоискателя, сняла обувь, позволила себя обыскать, и все такое. Потом она ушла, самолет взлетел и превратился в точку в небе — а я все смотрел и смотрел из окна терминала. Я не плакал. Попробуй доказать, что это не так, кретин.

Я побрел к выходу и тут заметил, что за мной увязалась какая-то девочка лет пяти, не больше, пухлая, с длинными светлыми волосами по пояс. Я шел, она не отставала; я остановился — и она тоже. Она не сводила с меня глаз. В конце концов я повернулся и уже хотел спросить, не заблудилась ли она, но тут девочка встала на четвереньки, а затем легла на живот.

Я недоуменно пожал плечами и уже собирался уйти, но в эту секунду она змеей скользнула к ближайшей стене, шевеля плотно сжатыми ногами, словно хвостом, открыла головой дверь и протиснулась в мужской туалет.

Я, конечно, пошел за ней. В туалете девочка растаяла, превратившись в лужицу черной маслянистой жидкости. Мрак поднялся, обрел форму, и я понял, что допустил ошибку.

Увидев, что два парня у писсуаров не обращают внимания на происходящее, я попятился к выходу. Внезапно черный силуэт прыгнул на меня, и на секунду глаза мне застила тьма.

Воздух вонял. Я стоял в хлюпавшей холодной жидкости, которая доходила мне до лодыжек. Вытянув руку, я коснулся металлической стены. Вокруг все грохотало, пол кренился, и я с трудом устоял на ногах. Я моргнул. Мне показалось, что я нахожусь в комнате без дверей, но все, что я видел — это две крошечных оранжевых точки. Глаза тени. С ужасом я понял, что из противоположного конца комнаты на меня таращится черная тварь.

— Где мы? — спросил я скорее для того, чтобы выяснить, может ли существо говорить.

Ответ я получил — но в виде картинки, а не фразы. За долю секунды в моем мозгу возникло идеально четкое изображение авиалайнера и той точки под салоном, где располагался огромный бак с топливом. Я стоял в центральном топливном баке пассажирского самолета. Жидкость под ногами — топливо. Кроме того, я точно знал, что на этом самолете летит Эми и что я нахожусь всего в нескольких футах от нее и того пассажира, с которым она скорее всего по-дружески беседует.

Странно, что моей первой мыслью было не «Я действительно нахожусь здесь?», а «В бак забыли залить горючее». Затем я получил ответ — этот бак часто оставляют пустым, все зависит от расстояния и загрузки. Потом я подумал, что вести телепатические переговоры с тварью — мерзко, и попытался скрыть от нее свои мысли.

Тень, словно облачко дыма, подгоняемое ветерком, подплыла к здоровому аппарату, свисавшему с потолка, — наверное, это был инструмент для измерения количества горючего. Пары топлива обжигали глаза, нос и легкие. У меня закружилась голова. Тень обвила черную конечность вокруг черной составной трубки, внутри которой, вероятно, находился провод. Затем существо почти любовно погладило трубку, и из нее полетели искры.

Я завопил.

— Помню свет, жару и шум — такой звук, словно с горы падает свалка, — сказал я, повернувшись к Арни.

Я сосредоточился, пытаясь вспомнить весьма реальное ощущение того, как за миллисекунду моя плоть испаряется, и кости превращаются в уголь. Но, если честно, не смог. Ощущение казалось призрачным, зыбким — словно воспоминания о хомячке, который жил у меня, когда мне было пять лет, — том самом сбежавшем хомячке, которого сожрала черепаха. Я не могу представить себе этого хомячка, но точно знаю, что он существовал. Бегал он не очень быстро.

— А потом, — продолжал я, — все стало прежним. Я снова оказался в темноте, в ледяной вонючей жидкости, которая впитывалась в ботинки и носки. Ощущение было, мягко скажем, странное — ведь в ту секунду я отчетливо помнил, что взрыв произошел, и точно так же ясно осознавал, что его не было.

Кажется, это сбило Арни с толку — и понятно почему.

— Так самолет упал или нет? — спросил он.

— Нет. — Я помолчал, а потом добавил: — Не упал. Пока.

Арни еще больше запутался, но терпеливо ждал, пока я все разъясню. Хорошие репортеры держатся до последнего.

— И когда я стоял там, во тьме и смраде, в моей голове возникла одна четкая и ясная мысль — голос твари, тени. «Эта секунда — вечность», — сказала она. И я понял, что каждая секунда — это вечность и что твари могут в любое время вернуться туда, во влажное, вонючее брюхо самолета, закоротить провод или открутить какой-нибудь вентиль, и взорвать Эми вместе с двумя сотнями пассажиров. Но это не так уж и странно, да? Вы едете на прием к врачу, чтобы узнать результаты рентгена, и молитесь о том, чтобы это был не рак. На самом деле вы просите Господа о том, чтобы Он изменил прошлое, вернулся на несколько месяцев назад — в тот день, когда снимок еще не сделан, в тот день, когда вы даже не обращались к врачу, — и помешал опухоли образоваться.

— Только здесь все наоборот, да? — спросил Арни, кивнув. — Это угроза: они говорят вам, что могут вернуться в прошлое и сделать что-то плохое, вычеркнуть девушку из уравнения. В любое время. А вы потом просыпаетесь, смотрите на пустую постель и говорите: «Ох, какая жалость, что много лет назад Эми погибла в авиакатастрофе». И видите, что заголовки газет изменились, что все эти люди исчезли, что историю подправили — изменили так, как нужно этим существам.

— А до вас доходит, Арни, — сказал я. — Пусть и не сразу, но доходит.

— И смысл этого послания, — продолжал он — в том, чтобы вы отвязались от них. А иначе зачем угрожать? Вы не должны мешать их планам, иначе тени вернутся и вырежут Эми из потока времени.

Я попытался что-то сказать, сглотнул и наконец выдавил:

— Понимаете, я облажался. Вначале я все делал правильно — у меня не было ни родных, ни денег, ни карьеры, вообще ничего. Что они могли мне сделать? Что они могли у меня отобрать? С появлением Эми все изменилось. Теперь я у них на крючке, теперь я у них в руках. Когда она смотрит на меня своими зелеными глазами, мне кажется, что спасение мира — это просто голливудский бред. Все, что я могу — спасти только этот крошечный кусочек, уголок, в котором нахожусь я и эта девушка. И каждый раз, когда мне в голову приходит эта мысль, откуда-то доносится смех. Твари смеются. Типа, шах и мат, игра окончена.

— Значит, вы ее не съели? — спросил Арни.

— Что?!