почти отчаялась совершить путешествие, уже совершенное Данло.

Но однажды ночью, почти год спустя после смерти Джонатана, когда в камине пылали дрова, а в небе оборачивались пылающие колеса галактик, время остановилось, и Тамара вступила в чистое, мерцающее сознание, струящееся внутри всего сущего. Сердце Данло отсчитывало тысячи ударов, а Тамара все сидела, погруженная в транс, в медитационной комнате и смотрела во влажную синеву его глаз. Она казалась умершей для этого мира и в то же время, как это ни парадоксально, пылала жизнью, как дикая новая звезда. Наконец она улыбнулась, тихонько засмеялась и поцеловала Данло в лоб.

Она вскочила на ноги и стала ходить по комнате, трогая цветы, морские камешки и другие предметы.

— Ах, Данло, Данло, — тихо повторяла она, — я и не знала, что так бывает.

— Ш-ш. — Он приложил пальцы к ее губам. — Не надо ничего говорить.

Но Тамара, всегда гордая и волевая, снова засмеялась и отбежала от него, танцуя. Еще мгновение — и она, сбросив синее медитационное платье, стала нагая перед огнем. Весь минувший год она ела досыта, много бегала на коньках и вновь стала почти такой же, какой Данло так остро помнил ее: гибкой, сильной, соблазнительной, переполненной восторгом бытия. Она затанцевала по блестящему деревянному полу, вскинув руки над головой. Она танцевала, отдаваясь буйной радости движения, впервые за долгие годы вычерчивая перед Данло плавные узоры танца, — полностью счастливая, полностью лучистая, полностью живая. Потом остановилась и сложила руки на груди, приходя в себя от дикого кружения.

— О, Данло. Я не знала, что такое возможно.

Данло улыбнулся, и сердце прогремело у него в груди: Да, да, да.

— Но как? — спросила она. — Как это возможно, чтобы все было хорошо?

— Как возможно, чтобы так не было?

— Я помню, ты уже говорил нечто подобное. Ты сказал: “Как это возможно, что невозможное не только возможно, но и неизбежно? ” — Ты это помнишь?

— Да. Я уверена, что да.

Данло на миг прикрыл глаза и снова взглянул на нее.

— Я сказал это восемьдесят восьмого числа ложной зимы. Когда мы с тобой гуляли по берегу, а потом были вместе в твоей каминной. Почти восемь лет назад.

— Да. Я помню.

Данло подошел к ней и отвел длинные пряди волос с ее лица, чтобы лучше видеть ее глаза.

— Это было время нашей самой глубокой близости. Время, память о котором отнял у тебя Хануман.

— Я знаю. Это память о нас с тобой.

Ничто не теряется, подумал он. Никогда, никогда, никогда.

— Я помню, как ты любил меня. Помню, как я тебя любила.

— Что именно ты помнишь?

— Все.

Она обвила его руками и поцеловала — он уже почти перестал надеяться, что она его когда-нибудь так поцелует. А Тамара, чудом исцеленная, вновь одаренная тем, что считала навеки потерянным, целовала, смеясь и плача одновременно, его губы, его мокрые глаза, его шею и грудь — даже его руки, покрытые жесткими белыми шрамами.

— Тамара, Тамара, — сказал он, когда снова смог дышать. — Тамара…

— Погоди. Погоди немного.

Она выбежала из комнаты, взлетела по лестнице и тут же вернулась — по-прежнему нагая, но с одним-единственным украшением. Данло с улыбкой увидел у нее на шее подаренную им жемчужину — ту, что он отыскал на заснеженном берегу и прикрепил к шнурку, сплетенному из собственных черных волос.

— Ты помнишь, как подарил ее мне?

Черная жемчужина между ее грудей, похожая на слезу, переливалась розовыми бликами, составляя разительный контраст с молочно-белой кожей.

— Ты спрашиваешь, помню ли я?!

— Этим подарком ты скрепил свое обещание жениться на мне. А я, приняв его, дала тем самым согласие выйти за тебя замуж.

— Да. Я помню.

— Я сожалею, что мне пришлось нарушить мое обещание. Но Хануман сломал мою память, и я не могла даже вспомнить нашу первую встречу.

— Мне тоже жаль.

В ее взгляде выразилось глубокое понимание.

— Но ведь это не значит, что обещание нарушено навсегда, правда? Если мы, конечно, оба не захотим этого.

— Я этого не хочу, Тамара.

— Я тоже. — Она улыбнулась. — Странно, но я, кажется, знаю ответ на загадку, которую ты загадывал Джонатану. О том, как поймать птицу, не причинив ее духу вреда.

— Как поймать красивую птицу, не убив ее дух?

— Да. Это можно сделать, если станешь небом, верно?

— Верно.

— Хочу стать твоим небом. Хочу, чтобы ты стал моим.

Хочу, чтобы мы летали вместе.

Их глаза, устремленные друг на друга, возобновили свои обещания, величайшие обещания жизни. Тамара увлекла Данло на белую шегшеевую шкуру перед огнем, и они соединились в любви и созидании. Данло чувствовал пробуждение всех клеток ее тела и ее стремление создать в этом неистовом слиянии новое дитя. В ее дыхании, в жару ее сердца, в том, как она звала его в самый центр своего существа, ему слышались слова: “Наполни меня светом, наполни меня жизнью”.

Вслед за этим настал момент радости и завершения, когда они оба поняли, что зачали второе свое дитя из пылающих в них белых семян жизни. Он — или она — будет чем-то чудесным и новым, никогда прежде не существовавшим во вселенной. Будущей зимой, когда выпадет снег, это звездное дитя откроет глаза навстречу чудесам мира, и ничто уже не будет таким, как прежде. А где-то далеко, через открытую в золотое будущее дверь, уже видны дети их детей, которые заселят звезды до краев пространства и времени. Общая мечта Данло и Тамары осуществлялась в потоке любви и жизни, излитом ими друг в друга. Они не сказали ни слова о том, что только что совершили вместе, но каждый атом их тел кричал: да, да, да!

Потом, много позже, они лежали обнявшись, смотрели на небесные огни и строили планы о том, как поженятся. Тамара хотела бы дождаться ложной зимы, когда огнецветы распускаются во всей своей красе, но Данло настаивал на том, чтобы сделать это поскорее. К ее испугу, он объявил, что покинет город еще до Нового года. Он собирался совершить путешествие к западу от Невернеса и не знал, вернется ли к тому времени, как родится их дитя. Он, после пятнадцати лет отсутствия, наконец вернется на Десять Тысяч Островов, чтобы побывать у патвинов, олорунов, нарве и других алалойских племен.

— Пора, давно пора, — сказал он. — Цивилизованные Миры залечивают раны, нанесенные войной, — пора излечиться и алалоям.

Он сумел преодолеть парализующее средство воинов-поэтов, объяснил Данло, — и каждый из алалоев, будь то мужчина, женщина или ребенок, тоже способен победить поразившую его измененную ДНК. Надо только научить их этому.

— Твердь сказала мне, что я знаю средство против медленного зла, — улыбнулся он. — Что я всегда его знал и когда-нибудь узнаю снова. В то время я думал, что Она просто мучает меня своими вечными загадками, но теперь вижу, что Она говорила правду.

— Я знаю, что ты должен вернуться к своему народу, — сказала Тамара, глядя на него при свете пламени. — Но теперь, когда я нашла тебя снова, мне тяжело так скоро прощаться с тобой.

— Я знаю. — Он положил руку ей на живот. — Но я вернусь, как только смогу. Чтобы вместе растить наших детей.

Она с улыбкой накрыла его руку своей и вздохнула.