приговор. Приговорить его к другому наказанию у Данло тоже недостало духу. Глядя в затравленные глаза Самсы, он испытывал к нему глубокую жалость и потому ограничился внушением.

— Мы не должны убивать без крайней на то необходимости, — сказал Данло, оставшись с Самсой наедине в Утренней башне. — Казнить Бертрама Джаспари за его преступления — не твое дело. Ты считал его чудовищем, и я тоже, однако в нем могло быть и нечто большее. Я хотел бы показать тебе жемчужину, заключенную в лотосе внутри человеческого сердца. Показать бесценность жизни каждого человека, даже Бертрама Джаспари. Он был всего лишь тем, чем сделала его вселенная и чем он сам себя сделал. И собирался отправиться туда, где больше никому не причинил бы зла. Там его судили бы, назначили ему наказание, и он весь остаток жизни служил бы другим. Теперь тебе предстоит то же самое. Вот тебе мой приговор. Много детей в Невернесе, как и ты, лишилось своих родных. Ты разыщешь одного из них и станешь ему отцом. Будешь учить его и говорить ему, что из ненависти может родиться нечто столь же редкое и прекрасное, как талло, которая выклевывается из яйца и взлетает в небо.

Когда Данло закончил свою речь, Самса поклонился ему, и Данло с грустной улыбкой ответил ему на поклон. Он знал, что, приговаривая к этому юношу, выносит приговор себе самому.

Хану, Хану, в десятитысячный раз помолился он про себя, ми алашария ля, шанти, шанти. Пожалуйста, прости меня.

Тело Бертрама он распорядился поместить в криддовый контейнер и вернуть на Таннахилл, где его похоронят по обряду его церкви. Вместе с ним возвращалось назад тело Николоса Дару Эде. Исполняя данное Эде обещание, Данло выяснил у криологов, смогут ли они оживить труп, пролежавший замороженным три тысячи лет. Но даже лучшие криологи города, а значит, и всех Цивилизованных Миров, объявили, что надежды нет. Тело можно вернуть к жизни, сказали они, но мозг давно и бесповоротно разрушен. В процессе исторического преображения Эде-человека в Эде-бога, когда его синапсы копировались в вечном компьютере, эти самые синапсы превратились в красный студень. С тем же успехом в его благословенный мозг могли бы послать ртутную пулю. Эде, как и боялся Данло, навеки загубил свое человеческое “Я” в бесплодном стремлении стать существом бесконечно высшим. Теперь Эде — то, что от него осталось, — должен был отказаться от последней надежды на то, чтобы снова стать человеком.

— Я сожалею, — сказал Данло Эде в тот же вечер, — но криологи ничего не смогут сделать.

Данло стоял под куполом Утренней башни между образником и саркофагом Эде. Саркофаг, длинный клариевый ящик, позволял хорошо рассмотреть человеческое тело бывшего бога, его лысую голову и пухлое коричневое лицо — почти то же самое, что смотрело теперь на Данло из воздуха над компьютером.

— Мне жаль, — повторил Данло, — но я решил отправить тело обратно на Таннахилл. Перед отлетом я обещал Харре найти его, если будет возможно.

— Мне ты тоже обещал. Обещал, что поможешь вернуть мое тело. — Эде помрачнел, и вид у него был такой, будто он сейчас заплачет, но его программа, видимо, этого не предусматривала. — Мое тело, пилот.

— Я выполнил обещание, которое дал тебе, — теперь я должен сдержать слово, данное Харре.

— Зачем ты тогда велел принести мое тело сюда?

— Я думал, ты захочешь посмотреть на него перед тем, как…

— Перед чем, пилот?

— Перед тем, как с ним попрощаться.

Эде принял озадаченный вид. Он долго смотрел на себя прежнего сквозь крышку саркофага, а потом сказал:

— Спасибо. Ты добрый человек — поистине лучший из людей.

Данло с грустной улыбкой поклонился голограмме.

— Спасибо и за то, что сдержал обещание. Я предал тебя, но ты остался верен своему слову.

Данло снова поклонился, но промолчал.

— Я не мог тебя не предать, понимаешь? Я был запрограммирован не останавливаться ни перед чем, лишь бы вернуть назад свое тело.

— Я понимаю.

— Я раб своей программы, понятно тeбe? И поэтому теперь мне в самом деле пора распрощаться.

Данло со вздохом потрогал клариевую крышку.

— Хочешь, я оставлю тебя наедине с ним?

— Нет, пилот, — я не имел в виду, что должен проститься с телом. Это всего лишь бесполезная замороженная шелуха, не так ли? Я должен проститься с тобой.

— Ты что, намерен отправиться в путешествие? — удивленно воззрился на него Данло.

— Всем нам приходится когда-нибудь отправляться в путешествие — в одно и то же по сути своей.

— Да, верно.

— Я рад, что ты понял. И перед тем, как совершить это последнее путешествие, я должен попрощаться с тобой — и с собой.

— Как же ты собираешься это сделать?

— Я произнесу слово, выключающее компьютер.

— Ты ведь говорил, что запрограммирован никогда его не произносить.

— Я лгал. Лгал согласно той же программе — горе мне, как сказал бы Бардо.

— Я не хочу, чтобы ты выключался.

— Моя программа этого требует. Если я узнаю, что надежды стать живым больше нет, я должен сказать это слово.

— Теперь ты знаешь, что надежды нет.

— Да. Теперь знаю. Голубая роза, пилот. Невероятие голубой розы.

Данло посмотрел за окно и сказал:

— Ты мог бы по-прежнему жить так, как живешь теперь. Если бы ты не хотел этого, ты бы, думаю, уже выключился.

— По-твоему, это жизнь? — махнул светящейся рукой Эде.

— Конечно. Все существующее по-своему живо.

— Так жить я не хочу. Я жду, вот в чем дело.

— Ждешь чего?

— Программа требует, чтобы я выждал определенный период времени между моментом, когда я узнаю, что надежды нет, и моментом отключения. На случай, если я чего-то недоучел или если появится новая надежда.

— И долго ждать?

— Девятьсот миллиардов наносекунд.

— Маленький срок.

— Большой. Когда надежды нет, каждая наносекунда — это вечность.

— Надежда есть всегда. Если не прежняя, то какая-нибудь другая.

— Какая?

— Программисты Ордена, возможно, сумеют перепрограммировать тебя так, чтобы тебе не хотелось больше стать человеком.

— Но тогда я уже буду не я — разве не так, пилот?

— Может быть, они перепрограммируют тебя так, что тебе не придется выключаться.

— Но время-то идет. Знаешь, сколько наносекунд мне осталось?

— Нет. Сколько?

Эде в ответ только улыбнулся и покачал головой.

— Все равно. Моя программа не допускает перепрограммирования. При первой же попытке я выключусь сразу.

Данло закрыл глаза, отсчитывая пронизывающие его, как стрелы, удары сердца: двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один…

— Я не хочу, чтобы ты выключался, — повторил он, взглянув на Эде.

— Прости, пилот. Не знал, что ты примешь это так близко к сердцу.

Сорок три, сорок четыре, сорок пять…

— Момент приходит всегда, правда? — сказал Эде. — Для каждого из нас.