Огонь, мигом поглотив шелковую одежду, стал пожирать плоть, и женщина начала извиваться — не в муках, но в экстазе. Она издала протяжный, радостный, мелодичный крик, и толпа на площади подхватила его.

Все ее тело теперь светилось, как нагретая медь. Свет разгорался все ярче, и плоть начала сползать с костей Итуги, как огненная пряжа. Каждая нить распадалась на. миллионы разноцветных частиц, которые кружились около алтаря, — а затем каждая из них, как крошечная звезда, вспыхивала ярким белым светом. Казалось, что каждый атом Итуги вмещает почти бесконечное количество света. Свет ее чудесного сгорания наполнял всю площадь и уходил за ее пределы, освещая весь город, весь мир. Еще немного — и божественный свет сгустился в сверкающий поток, идущий с алтаря в небо и дальше, в глубины вселенной. Свет сиял долго, а затем ушел ввысь — и с ним ушла Итуга Чистая. Алтарь белел, как морской голыш, и от Итуги на нем не осталось ничего — ни ее золотых сережек, ни пепла.

— Дочь моя вернулась ко мне в лунах Света. Пусть наполняет этот свет ваши дни, пока и вы не вернетесь ко мне, как она.

Данло, наполненный светом, наблюдал за этим трансцендентальным событием, но тут с ним произошло нечто странное. Он вернулся в реальную вселенную, где пылали звезды и сражались не на жизнь, а на смерть легкие корабли. Бардо на “Мече Шивы” мелькал между мультиплексом и реальным пространством, преследуя рингистов. Данло оказался в самой гуще боя, но затем программа Вселенского Компьютера почувствовала, что ее симуляция недостаточно сильна, и невероятно мощное логическое поле сомкнулось вокруг сознания Данло, возвращая его в нереальный город нереальной планеты.

— Нет иной реальности, кроме этой, Данло. Пожалуйста, останься со мной.

И Данло снова увидел себя на площади, где толпы народа кричали, обратив лица к небу:

— Хануман, Господь Хануман, Владыка Огня и Света — ты Свет Мира, а мы дети Света!

Обряд завершился, но люди не расходились. Данло не знал, как часто они отдают кого-то из своих в огненный зев Ханумана. Они, видимо, не имели ни малейшего понятия о том, что в небесах вокруг Вселенского Компьютера идет реальная битва, грозящая уничтожить всю их вселенную. Они тихо смеялись и говорили о чуде, которое только что видели, с верой и надеждой. Они говорили о чистоте Итуги и вспоминали, как желала она избавиться от уз человеческой плоти; говорили о собственном желании когда- нибудь соединиться с Итугой в Свете и о других вещах, дорогих их сердцу.

Данло, слушая обрывки их разговоров, находил, что они выражают свои мысли почти одинаково. Каждая беседа, взятая отдельно, почти ничем не отличалась от другой. Они повторяли свои запрограммированные диалоги, как попугаи.

Наконец они поздравили друг друга с тем, что присутствовали еще при одном преображении, и стали расходиться, поскольку близился час омовений и песен.

— Теперь ты понимаешь, откуда исходит свет в этой вселенной.

Данло, все еще стоявший на коленях, поднялся и посмотрел на тех, кто еще не ушел с площади. Никто из них явно не слышал убавленного голоса Ханумана, и Данло по-прежнему никто не видел.

— Значит, это тот самый свет, который сияет повсюду, давая жизнь цветам и деревьям? — улыбнулся он.

— Свет всегда свет, Данло.

— Ты создал интересную экологию. Но если в этом мире никто не рождается, как же поддерживается численность населения?

— Я сказал “почти не рождается”. Преображение одного из моих детей — событие столь же редкое, как и рождение.

— Понятно.

— Если хочешь посмотреть, как рождается новое дитя, ступай на восточный луг, что за городом.

Данло действительно хотелось посмотреть, как рождается новая жизнь в этом мире, пусть даже и мир, и сама жизнь были искусственными, как джиладский жемчуг. И он пошел по бульвару к восточным воротам, минуя молитвенные дома и музыкальные павильоны, откуда доносились звуки возвышенных песнопений. У ворот, как и при входе Данло в город, не было никакой стражи, на лугу тоже никого не было. Данло прошел по высокой траве до самой опушки леса, где стояли увешанные плодами деревья манго.

— Это здесь? — спросил он, шагая по краю леса и не находя ни одного человека. Он сам не знал, что искать — может быть, пестрое одеяло, на котором будет лежать роженица, но не видел ничего похожего. Только ара и обезьяны верещали на деревьях, скрашивая его одиночество. — Но тут никого нет.

— А ты разве не в счет?

Данло бросил взгляд на свое светящееся тело и стал смотреть на городские ворота — не выйдет ли оттуда женщина, посланная к нему Хануманом. Хануман, вероятно, хочет, чтобы он лег с ней прямо здесь, на этой мягкой зеленой траве. Компьютерная программа, ускоряющая время, может устроить все так, что эта женщина, забеременев, родит тут же, у него на глазах.

— Ничего не понимаю, — сказал он наконец.

— Отец ребенка, разумеется, ты — ты же по-своему и мать.

— Не понимаю и, пожалуй, не хочу понимать.

— Ты носишь это дитя в себе, Данло. Зовут его Джонатан. Ты носишь его в своей памяти, ты же и родишь его на свет.

Когда-то, на девственной и прекрасной Земле в глубине Экстра Твердь заглянула в память Данло и создала из его воспоминаний Тамару. Очень реальную Тамару. Она состояла из тех же атомов углерода, кислорода, водорода и азота, что и сам Данло; она была красивой женщиной с мягкими карими глазами и нежными руками, она шептала ему на ухо свои сокровенные мечты. Он мог бы почти вечно жить на той далекой Земле с той Тамарой, но все-таки оставил ее, потому что она не была настоящей Тамарой, его любимой, которая в ту пору ходила беременная по улицам Невернеса.

Если Твердь, при всей Ее божественной власти, сумела создать лишь несовершенную копию Тамары, как могли Хануман и его компьютер соорудить хоть сколько-нибудь точную модель Джонатана? Между тем Хануман, казалось, был уверен в своей способности создать похожую на Джонатана куклу. Данло с самого начала боялся, что Хануман задумал именно это, но полагал, что сможет с легкостью отвернуться от всякой шайда-имитации своего сына. Теперь, когда момент настал, он утратил свою уверенность и чувствовал, что воли в нем осталось не больше, чем в одной из Ханумановых кукол. Он был измучен, одурманен, побежден и горевал по Джонатану не меньше прежнего. Ему было уже все равно, жив он сам или умер. Ему хотелось испытать истинную силу Хануманова компьютера (и обнять Джонатана, и заглянуть в его темные дикие глаза). Он согласился на предложение Ханумана.

— Джонатан, Джонатан, ми алашария ля шанти, — прошептал Данло. — Спи с миром — и прости меня за то, что моя мечта вновь возвращает тебя в жизнь.

Следуя инструкциям Ханумана, он стал представлять себе Джонатана со всей возможной полнотой. Данло, обладавший почти идеальной эйдетической памятью, мог вообразить даже пушок на щеках у сына, и эта задача не составила для него труда. Образ Джонатана возник у него в уме мгновенно, яркий и чистый, как алмаз-синезвездник. (В том вполне реальном мозгу внутри его черепа, который вместе с остальным телом покоился на ковре в кабинете Ханумана под битвой, бушующей в небе Невернеса.) Данло оценивал этот сияющий образ не только умом, но и глазами, а купол Хануманова кабинета считывал шторм серотонина и прочих нейротрансмиттеров в его мозгу и переводил эти электрохимические сигналы в чистую информацию. Эту информацию купол передавал на Вселенский Компьютер, и тот, как робот-живописец, добавляющий яркий мазок на почти законченный холст, вносил легкие поправки в свою программу. И вот на Земле, сотворенной Хануманом из одной лишь информации, на зеленом лугу под искусственным синим небом, родился заново Джонатан ви Ашторет ви Соли Рингесс.

— Джонатан, Джонатан, — прошептал Данло.

Сын явился в трех футах перед ним способом, противоположным преображению Итуги Чистой. В воздухе вспыхнул яркий белый свет, словно легкий корабль Данло открыл окно в мультиплекс. Свет этот пролился на луг и начал дробиться на крутящиеся разноцветные фрагменты. Каждый фрагментик располагался согласно создающей Джонатана программе.

Универсальный Компьютер ткал из блестящих частиц информации его волосы и лицо, ваял тонкие ручонки, грудь, живот и ноги. Данло представил себе Джонатана таким, каким он был до болезни, поэтому ступни у мальчика были на месте, и они были такого же теплого оттенка слоновой кости, как и вся его кожа.