Сердце Данло отстучало еще четыре раза, разгоняя противоядие по артериям, мускулам и нервам. Данло повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Ярослав, а с ним и другие воины- поэты.

— Это средство снимает паралич головы, — сказал Хануман. — Воины-поэты — большие специалисты в такого рода делах; у нас есть и другие препараты, способные вернуть подвижность другим частям твоего тела и даже всему телу.

Данло с большим усилием запрокинул голову, чтобы лучше видеть Ханумана и того, кто прятался теперь у него за спиной. Облизнув губы и сглотнув царапающий горло комок, он выговорил:

— Хануман… Хануман ли Тош. Я…

— Мэллори Рингесс, — договорил Хануман, опускаясь на колени рядом с ним. — Мэллори Рингесс — это бог (или человек), которого ты изображаешь, но я знаю, кто ты на самом деле.

При этих словах человек у него за спиной — Констанцио с Алезара — сделал шаг вперед.

— Данло. — Хануман смотрел ему прямо в глаза, как привык смотреть с их первой встречи на площади Лави. — Данло ви Соли Рингесс — это ведь ты, не так ли? Я знаю, что это ты. Знаю, что этот резчик придал тебе облик твоего отца.

Данло устремил взгляд на высокого серолицего Констанцио. Паралич языка и губ прошел почти полностью, и Данло обрел способность выплеснуть весь гнев, сжигавший его изнутри.

— Уйди, — сказал он звучным и грозным голосом. — Уйди и не возвращайся больше.

— Мне жаль, что так вышло с твоим сыном, — сказал Констанцио. Хануман, услышав это, насторожился, и его глаза стали перемещаться между резчиком и Данло, как два прожектора. — Извини, но я ничем не мог помочь.

— Очень даже мог, — ответил Данло. — У тебя были лекарства, ты владеешь криологическими навыками. Спасти ему жизнь било в твоей власти, а ты обрек его на смерть.

— Сожалею, но было уже слишком поздно. И я уже выполнил наше с тобой соглашение, разве нет?

— Нет. — Глаза Данло пылали гневом. — Ты обещал держать все в секрете — именно так мы условились.

— Зачем же тебе вздумалось выдавать себя за бога? — Констанцио, ежась под взглядом Данло, опустил глаза. — Я поступил бы неправильно, если бы сохранил твой секрет при таких обстоятельствах.

— Мы договорились, что, если ты расскажешь кому-то об этом, наша сделка будет расторгнута. Сфера, которую ты получил в качестве гонорара, принадлежала моей матери. Верни ее мне.

Констанцио взглянул на Ханумана с таким выражением, словно паралич затронул не только тело, но и разум Данло.

— Он сумасшедший. Напрасно я взялся ваять этого умалишенного.

Хануман смотрел на него странно, точно видел перед собой головоломку, а не живого человека.

— Тем не менее ты за это взялся? — спросил он. — И можешь доказать это, по твоим словам?

Констанцио кивнул и попросил: — Будьте так любезны, подержите ему голову.

Хануман с кривой улыбкой исполнил требуемое, придерживая Данло за лоб и подбородок. Для этого ему понадобилась вся его сила: Данло, взбешенный своим провалом и своим беспомощным состоянием, отчаянно мотал головой из стороны в сторону. Когда Хануман наконец выиграл этот поединок, Констанцио достал из своего черного чемоданчика лазерный офтальмоскоп. Оттянув левое веко Данло, он направил луч в то место, где ярко-голубая радужка переходила в белок.

— Ищите шов. Я поставил ему искусственную роговицу. При желании ее легко можно убрать.

— Сделай это, — распорядился Хануман, еще крепче сжимая голову Данло. Констанцио впрыснул в оба глаза Данло анестезирующее средство и ввел растворитель. Через несколько мгновений он вынул роговицы, обнаружив темно-синие глаза, которыми Данло смотрел на мир с самого своего рождения.

— Это хорошо, что ты оставил свидетельство его трансформации, — сказал Хануман. — Спасибо, что сообщил мне об этом.

— Это я должен благодарить вас, лорд Хануман, — с поклоном ответил Констанцио.

— Но больше никому не говори о том, что знаешь.

— Не скажу, — пообещал Констанцио. — Даю вам слово. Осмелюсь теперь напомнить вам о вашем обещании — вы говорили, что я— могу покинуть Невернес.

— Да, верно. — Хануман смотрел в западные окна башни.

Угроза ивиомилов взорвать Звезду Невернеса давно уже наводила ужас на жителей города. Некоторые из них в своем стремлении спастись от голода и грядущего уничтожения готовы были отдать что угодно: фамильные огневиты, собственные внутренние органы и даже своих детей, лишь бы попасть на один из тяжелых кораблей, которые изредка еще стартовали с космодрома. Дня не проходило без того, чтобы Ханумана как истинного правителя города не осаждали сотни таких просителей.

— Я обещал и сдержу свое слово.

С этими словами Хануман открыл дверь, и в комнату по его знаку вошел Ярослав Бульба с другим воином-поэтом.

Повинуясь тайному сигналу. Ханумана, они стали по обе стороны от Констанцио.

— Я обещал этому человеку отправить его из Невернеса. Позаботьтесь, чтобы он сегодня же покинул город.

Коротким кивком попрощавшись с Констанцио, он проводил его и воинов-поэтов до двери, закрыл ее и вернулся к Данло.

— Он действительно великий мастер. — Хануман разглядывал лицо и фигуру Данло, и его глаза напоминали снятое голубоватое молоко, застывшее на морозе. — Но я ненавижу предателей, нарушающих свои обещания.

Данло, тщетно пытаясь пошевелить руками, спросил:

— Поэтому ты приказал убить его, да?

Хануман обошел этот вопрос молчанием, и Данло, выждав пять ударов сердца, спросил опять:

— Ему так и не удастся покинуть город, верно?

— Отчего же, — улыбнулся Хануман. — Я свое слово держу. Его тело сожгут в плазменной печи, и он покинет город в виде дыма еще до конца дня. Я отправлю его из Невернеса, как и обещал.

— Понятно.

— Я полагал, что его смерть устроит и тебя.

— Нет. Я не желал этого, и тебе это должно быть известно.

— Никогда не убивай? Никогда не причиняй вреда другому, что бы он ни сделал тебе?

— Все, что Констанцио сделал и чего не сделал, повредило только ему самому. Его… душе. Большего вреда я ему не желаю.

— Ты до чертиков благороден — я всегда это говорил.

— Что поделаешь.

— Я не знал, что у тебя был сын. Мне жаль, что его больше нет, — от всего сердца жаль, Данло.

Глаза Данло, устремленные на Ханумана, наполнились слезами. Он по-прежнему чувствовал последнее дыхание Джонатана у себя на лице и ощущал запах его горящего тела.

— Он был ребенком Тамары, да? Ее и твоим?

Данло закрыл глаза и промолчал, терзаемым памятью.

— Стало быть, Тамара все так же живет в Невернесе? — Серебряный голос Ханумана-цефика вонзался в Данло, как нож. — Думаю, она вообще не покидала город и родила этого ребенка несколько лет назад, а ты бросил ее ради этой дурацкой затеи с Экстром.

— Я не хочу говорить о Тамаре, — открыв глаза, сказал Данло. — И о моем сыне тоже.

— Как тебе угодно.

Данло, глядя в пурпурный купол над собой, скрипнул зубами от ненависти и отчаяния, сжигавших его.

— Не надо было мне обращаться к Констанцио.

— Да, вероятно. Но за предательство можешь его не винить — ты сам себя выдал.

— Как это?

— Думаешь, твой отец стал бы спасать меня от пули террориста? Заслонил бы меня своим телом?

— Я… не знаю, как поступил бы мой отец.