возникает серьезная нравственная дилемма. ИРА впервые пришлось бы работать исключительно из финансовых соображений, только ради денег.

Впрочем, кроме этого, ничего нового. Разве они уже не предложили расправиться с британским кабинетом на тех же самых условиях? Разве не помогали другим «братьям» — ЭТА, баскским сепаратистам, АНК в Южной Африке,[48] многим европейским террористическим группировкам — бороться с угнетателями?

Однако сейчас речь идет о другом. Химическое, биологическое и бактериологическое оружие завоевало дурную славу во всем мире. Нет никаких сомнений, что тот, кто применит это оружие, не обретет друзей и не одержит победы, которая имела бы пропагандистский успех за пределами арабского мира.

Может быть, Буш и пойдет на попятную, позволит Ираку остаться в Кувейте, но это вопрос времени — выждав момент, американцы за все отомстят Саддаму Хусейну.

Если причастность к акции ИРА раскроется, она лишится всех своих сторонников и сочувствующих. Такой риск не стоит даже двух миллиардов долларов. В Лондоне будут умирать ни в чем не повинные ирландцы, в Вашингтоне не станет могучего ирландского лобби, которое многие годы оказывает ИРА неоценимую поддержку, — все это рухнет в один момент.

Нет, он не думает, что Совет ИРА одобрит такое безумие.

Георгос наблюдал за ним молча, расслабившись, отдыхая, словно они только что потолковали о ценах на овощи. Теперь он подсел поближе к ирландцу.

— Главные наши помощники и связные, разумеется, греки. Никто не узнает о цели своего участия в операции, в акциях здесь и за рубежом. Однако расчеты показывают, что нам не хватит специалистов и рабочей силы для действий в других странах. Поэтому мы будем договариваться с любой профессиональной террористической группировкой, располагающей соответствующими возможностями. Я понятно говорю, мистер Мойлан? — Карие глаза обрели новое выражение, твердое и решительное.

И вдруг Мойлан понял. Точно понял, что предлагает Георгос. Он все время был на шаг впереди.

Георгос поднялся и нажал кнопку звонка обслуживающему персоналу.

— Утром мы снова поговорим. А пока я вам покажу вашу каюту. — Он пошел к стене, открыл встроенный потайной ящик и вытащил большой коричневый конверт. — Только не заблуждайтесь, не думайте, что это легко будет сделать. Смотрите, на вас уже есть компромат.

Мойлан взял конверт.

— Что вы имеете в виду?

— Эти снимки сделал отдел по борьбе с терроризмом у офиса Халеда Фаделя, иракского агента в Афинах.

Ирландец в ужасе уставился на фотографии. Крупнозернистая печать, моментальное фото. Эвери, Корриган и он сам.

— К счастью, — сказал Георгос, — мы смогли изъять их, прежде чем они попали в чужие руки.

Мойлан задохнулся от изумления.

— Но как, черт возьми…

— Не спрашивайте. Просто запомните этот урок. Нельзя недооценивать нашу организацию.

В этот момент вошел стюард в белой куртке.

— Спокойной ночи, мистер Мойлан. Обдумайте все, что я вам сказал.

— Непременно, — взяв себя в руки, спокойно ответил Мойлан.

Он все еще был смущен и задумчив, придя в небольшую, отделанную дубом каюту с застланной накрахмаленными льняными простынями койкой, с мраморным умывальником, на котором выстроилась небольшая коллекция туалетных принадлежностей, со столиком, на котором стояла бутылка «Джонни Уокер» и хрустальный стакан. В узком шкафчике висела пижама и толстый махровый халат. Кажется, Георгос действительно постарался устроить его поудобней, не упустив ничего.

Голова шла кругом, он знал, что не заснет. Налил себе виски, растянулся на койке, подсунув под голову подушку, уставился на усеянный каплями воды иллюминатор.

Вот наконец и настал критический поворотный момент.

Словно вся жизнь, начиная с детства в Дерри, подводила его к этому случаю. К этой судьбе. Он вырос в католической семье, усваивая традиции и истории о бесчинствах англичан и несправедливости оккупации, которые передавались из поколения в поколение. Он слушал речи родителей, дедов и дядей частенько без должной почтительности, но всегда с чувством гордости, пробуждавшим первые вспышки гнева и возмущения. Но как у любого другого мальчишки, его интересы сводились главным образом к разведению кроликов на заднем дворе и к футболу на узких улочках. Повзрослев, он стал присматриваться к девочкам, таинственным и надменным созданиям, следил издали, с любопытством, с таким же странным и необычным чувством, с каким наблюдал за битвами жуков-оленей или бабочек-совок, которых держал в коробках у себя в спальне.

Способный к наукам юноша поступил в технический колледж, где формировались его общественные убеждения и где, вдохновленный такими вождями, как Маркс, Троцкий, Мао Цзэдун, он вместе с другими студентами 1967 года увлекся историей борьбы народов мира против угнетения.

Когда ему стукнуло двадцать два, в Ольстер вошли первые британские войска, чтобы защитить католическое меньшинство от протестантов в их вечной сектантской вражде. Через несколько месяцев правда вышла наружу — это была армия оккупантов. Он понял это, и зревшая с детства тайная ненависть закипела и выплеснулась через край.

Вместе со многими сверстниками он встал под трехцветный флаг и записался в местный батальон Временного совета ИРА. Но скоро почувствовал себя обманутым. Стал замечать промахи и ошибки лидеров Движения. Он знал науку и теорию борьбы, руководители Совета ее явно не знали. Отходя понемногу в сторону, он даже на несколько лет уехал в Англию, чтобы не участвовать в заведомо провальных операциях. Пока не настал нужный момент.

Он правильно выбрал время. К середине семидесятых годов британская армейская разведка наводнила ряды ИРА осведомителями и шпионами, и перед крестными отцами встала необходимость реформ и создания новой сети ячеек. Только тогда Мойлан вернулся в провинцию, убежденный, что теперь Движение отчаянно нуждается в его интеллекте и знаниях, в мыслителе и разработчике планов, который владеет всеми способами проведения кампаний террора и, главное, умеет выигрывать. Кругом полно неграмотных деревенских парней и молодчиков из городских гетто, готовых подставлять лбы. Тюрьма в Мейзе или пуля в затылок в ночной стычке не для Кона Мойлана.

Он быстро взбирался по иерархической лестнице, принимая участие только в тех акциях, которые до мельчайших деталей планировал сам, уверенный в успехе и возможности безопасно скрыться. Он стал известен как Фокусник, завоевал мрачную славу среди соратников и навлек на себя гнев противников, осуждавших его за самонадеянность и упорно отрицавших, что он обгоняет и переигрывает их на каждом шагу. Всегда оказывается прав.

Осушив стакан, Мойлан налил еще.

«Всегда прав», — насмешливо повторил он. Это вывело его на верхушку организации. Может быть, его ненавидели, но доверяли и уважали. Настолько, что передали капитал Совета, — «почти весь», — усмехнулся он, — для легальных инвестиций в строительный бизнес. И снова он преуспел, на этот раз в отмывке денег и обеспечении крупных дивидендов.

Но, несмотря на все победы, он не добился одного. Самого главного. Власти. Власти, которая дает право поступать по-своему.

Да, он всегда оказывался прав, но Совет ИРА его пока что не слушался. Пока что он действовал так, как хотел, а не так, как велел Мойлан. Террор — такое же оружие, как любое другое. Чтобы оно убивало, его надо использовать в полную силу. Иначе оно станет таким же бессильным, как меч в ножнах или пистолет на предохранителе. Он не станет рассылать предупреждения по телефону, нападать на военные или правительственные объекты. Это не привлекает общественное внимание.

Воображение тупых масс захватывает, когда ты бомбежкой расчищаешь себе дорогу. Когда простые мужчины и женщины ежедневно испытывают смертельный страх.

Георгос, или как там его, хорошо понимает это.

Как он сказал? «Мы будем договариваться с любой профессиональной террористической группировкой, располагающей соответствующими возможностями».