Полуночник помнил огонь мушкетов и пушек, когда его впервые поймали европейцы. Но лучше всего он запомнил лошадей.

— Сама быстрота и сила, — сказал он мне. — Даже Богомол трепетно смотрел на них.

Тяжелые темные металлические шары, выпущенные из пушек, взрывались, поднимая бурю огня. Повсюду лилась кровь его раненных соплеменников. Все они, кроме троих детей, остались гнить под африканским солнцем. Полуночник так и не узнал, что случилось с двумя другими выжившими.

Он слышал вой обжиравшихся гиен из своего нового дома, фермы круглолицего датчанина. Полуночник несколько месяцев был его слугой. Хотя бушмен мог носить воду, кормить цыплят и скот и убивать змей одной палкой, у него был огромный аппетит, и ел он больше, чем мог заработать.

Датчанин приказал перерезать Полуночнику глотку, но его слуга, зулус, под прикрытием темноты отвел его далеко в пустыню и бросил там. Земля и небо в ту ночь благоволили к нему: при свете луны дорога привела его к семье бушменов, которые жили у Лесистых холмов в тридцати милях к востоку от того места. Они дали ему воды в пустом страусином яйце и вяленого мяса, став ему новой семьей.

Через четырнадцать лет, по папиным подсчетам, вернулись бурские солдаты — это были другие люди и приехали они в другие места, но, как и в тот раз, верхом на лошадях. Они уже знали, что даже взрослых бушменов можно «приручить» с помощью кнута и пряника. Поэтому когда Полуночник был ранен в руку, его показали врачу. Ему сохранили жизнь, и один солдат продал его Рэйнольдсу, жителю Йоркшира, у которого мой отец и выкрал его.

На вопрос, как его зовут, он отвечал: «Полуночник». Богомол велел ему назваться таким именем среди европейцев. «Оно поможет тебе сохранить золотую середину», — сказал ему бог-насекомое.

Странствующий священник, уэльсец по фамилии Ди, с горящими углями вместо глаз, сказал Полуночнику, что его родителей убили не люди, а Бог. Более того, он сообщил ему, что Господь больше не потерпит язычников в цивилизованной Африке, которую Европа освободит от прежнего примитивного, тлетворного и темного хаоса. А поскольку Полуночник имел несчастье родиться бушменом, он попадет в рай, если только — говоря это, священник вынул из маленькой кожаной сумки Новый Завет — он всем своим сердцем примет Христа.

Ди посетил все английские фермы на мысе Доброй Надежды. Он носил шляпу с подкладкой из пурпурного бархата и плащ из кроличьих шкурок и говорил всем слугам, что их танцы (а бушменам — что их кочевой образ жизни) оскорбляют Бога. И от болезни, и от невежества, по его словам, могло помочь только одно лекарство — крещение.

В отличие от других слуг-африканцев на ферме Полуночник отказался от этого лекарства. Его били кнутом, пока кожа не превратилась в кровавые лохмотья, а потом отнесли в комнату для прислуги. Там во сне ему привиделся Шакал, мочившийся на Богомола. Но бог-насекомое оставался спокойным. Он даже смеялся.

На следующий день миссис Рэйнольдс по просьбе мужа отправилась в город за веревками. Следующим кандидатом на крещение был кхосский парень по имени Джон, которого все считали ленивым и бесполезным.

Ему повезло меньше, чем Полуночнику. Хотя он и согласился принять крещение, его решили наказать для устрашения других.

В присутствии всех рабов Джона привязали к перилам крыльца и били кнутом, пока кожа не слезла у него со спины и он не замолк навсегда. Священник Ди развязал мертвого раба, глаза которого оставались широко раскрытыми, но уже безжизненными, и объявил его спасенным.

Потому Полуночник позволил побрызгать себе на голову немного воды. Для него наступили времена Гиены, и он не мог смеяться, как Богомол. Много месяцев после этого он просто молчал.

Отец, мать и я молча заворожено слушали рассказы Полуночника о его жизни в Африке. Сначала мы не улавливали связи между его прошлым и тем, как он поступил с Лоренцо Рейсом — пока он не сказал, что, увидев проповедника в канун дня святого Иоанна, он вспомнил священника Ди и кхосского парня, исхлестанного до смерти.

Полуночник считал, что совпадение имен было не случайным.

— Богомол говорил мне, что наш Джон умрет, если Рейс будет жить.

— Только потому, что у него такое же имя, как и у того кхосского парня? — спросил папа.

— Я верю, что такие совпадения говорят о невидимых связях между судьбами. Но Богомол видит их.

Полуночник сказал, что все эти ночи он следовал за Рейсом, пробираясь от одной площади города к другой, и все больше людей встречали слова проповедника громкими возгласами одобрения.

— Вчера ночью, как только пробило одиннадцать, — сказал африканец, — Рейс быстрым шагом пошел на пристань. Пока он говорил с перевозчиком, я взбежал на холм и спрятался в кустах.

— Что было потом? — спросил папа.

— Потом… потом я подстрелил его… я подстрелил Рейса.

— Твоя стрела попала в него со склона холма? — спросил папа.

— Да, я четко видел его в свете фонаря. Первая стрела попала ему в лопатку. На ее наконечнике был сильный, очень сильный яд. Вторая стрела уже была лишней. Сейчас он мертв.

Он не успел сказать ничего больше, поскольку мама, рыдая, бросилась к нему.

— За себя я не боюсь, но ты спас моего Джона от фараона, — торжественно сказала она. — Ты снова спас его. Спасибо за твою жертву. Я всегда буду благодарна тебе.

Целуя руки африканцу, она положила голову ему на грудь. Мы с отцом были поражены. Никто из нас не сознавал, в каком страхе она пребывала все эти дни и каких огромных усилий стоило ей скрывать свои чувства.

Позже мама объяснила мне, что сердцем чувствовала: если бы бушмен не убил Лоренцо Рейса, инквизиция началась бы снова.

— У меня не было сомнений. Один человек мог превратить нас всех в дым и пепел. Ты понимаешь? Он один был способен сделать это.

— Он был сумасшедшим, — ответил я.

— Нет, нет. Он был в здравом уме. Такие как он всегда точно знают, что они делают.