поможет мне прогнать Гиену, чтобы он никогда больше не вернулся к тебе.

Полуночник подошел к окну, открыл ставни и поднял москитные сетки. Луна была почти полной. Свет полумесяцем лег ему на спину и на ноги. Мне было странно видеть его обнаженным — до этого лишь своего отца я наблюдал в таком виде.

Я заметил четыре рубца, пересекающие его спину. Когда я спросил, откуда они, Полуночник сказал, что однажды на него напал дикий зверь, но ему удалось спастись.

— Ты знаешь, кто такой лев? — спросил он.

— Знаю, — ответил я.

— Львы убивают гиен. Они очень-очень сильные. А теперь и ты будь сильным. Пойдем со мной наверх и сразимся с Гиеной.

Я протянул ему руку, и он изо всех стиснул ее. Теперь я не смог бы убежать от него при всем своем желании. Он вновь закурил свою небольшую глиняную трубочку и подул сладким дымом мне в уши и в рот, как проделывал это прежде. Благодаря этому я почувствовал, как тепло разливается по всему телу. Сердце стало биться так сильно, что я едва мог устоять на ногах, а дыхание напоминало горный ветер.

Отвернувшись от меня, он глубоко втянул дым в легкие одной долгой затяжкой. Я представил, как он превращается в вихрь у него внутри.

— А теперь пора охотиться на Гиену, — сказал он, положив трубку на столик у изголовья моей кровати.

— А мне обязательно идти?

— Я не брошу тебя, Джон. Твой друг Полуночник всегда будет сражаться рядом с тобой, — он улыбнулся. — Идем. Отыщем Гиену и скажем ему, чтобы убирался прочь.

Он повел меня, освещая путь свечкой. Мы вместе поднялись по лестнице. Дверь в сторожевую вышку была закрыта. Я закрыл глаза и попытался успокоиться. Казалось, время остановило свой ход.

— Мы должны зайти туда? — спросил я.

— Да. Сегодня я уже был там, чтобы приготовить комнату к нашей охоте. Все свершится сейчас. Мы должны встретить его как настоящие бушмены, и сказать ему, что мы знаем его имя, и нам известно, что он — притворщик. Мы покажем, что мы — львы, и сожрем его, если он не уйдет. Час пробил — поэтому он и явился к тебе. Когда мы войдем, ты должен только сказать: «Я знаю тебя; ты — Гиена». И ничего больше. Ничего! Он — злой шутник. Он — хитрый, очень хитрый. Он воспользуется твоей слабостью, если ты скажешь еще что-нибудь. Ты понял, Джон?

— Кажется, да.

Полуночник взялся за ручку двери.

— Подожди! — крикнул я, но было уже поздно.

Дверь распахнулась. Даниэль стоял перед нами в своей рогатой маске.

— Мы заметили тебя издалека и умираем с голода, — сказал ему Полуночник.

Африканец прикрыл за нами дверь, потом поставил на пол свечку, потряс погремушкой перед мальчиком и произнес:

— Мы знаем тебя. Ты — Гиена.

Полуночник широко распахнул глаза. Низкое рычание, напоминающее барабанную дробь, послышалось из глубины утробы и постепенно стало таким громким, что затряслись стены.

Даниэль снял маску. За ней оказалось опухшее мертвенно-бледное лицо; казалось, что кожа вот-вот начнет отваливаться клочьями. Он стал умолять меня остановить барабанную дробь бушмена.

— Почему ты опять предал меня? — простонал он. Мне хотелось просить у него прощения, но Полуночник сжал мою руку, и я проговорил, как он научил меня:

— Я знаю тебя. Ты — Гиена.

Полуночник дал мне погремушку и велел бросить ее в грудь Даниэлю, но я колебался. Когда мальчик шагнул ко мне, африканец закричал:

— Ударь его! Брось в него этим, Джон!

Я запустил погремушкой в Даниэля. Она отскочила от его плеча и упала на пол. Но в воздухе она превратилась в черного богомола, который гордо поднял голову и высоко вскинул лапы, словно готовился к нападению.

Он медленно пополз к Полуночнику.

Даниэль в ужасе отпрянул ко мне.

— Не трогай его! — предупредил Полуночник.

Я сказал еще раз:

— Я знаю тебя. Ты — Гиена.

Даниэль сорвался с места, и я отскочил назад. Полуночник встал между нами, спиной к Даниэлю. Теперь я не видел мальчика, но я слышал, как он бьет кулаками в спину африканца.

Огромная шишка размером в мой кулак образовалась на животе у Полуночника: она то выпирала, то опадала в такт его внутренней дроби.

Бушмен поднял руки и застучал ногами. Он резко развернулся к Даниэлю, и барабанная дробь внутри него прекратилась. Мне показалось, что во вселенной нет ничего, кроме этой сторожевой вышки.

Африканец отпрянул назад и быстро перевел дух. Теперь из его груди слышалось низкое рычание; оно становилось все сильнее, пока вокруг нас не стал вибрировать воздух. Тот дым, что он вдохнул в себя, теперь тонкой струйкой исходил из его рта и лентой вился к витражу окна.

— Рычи, — велел он.

Я повиновался. Мы рычали, не двигаясь с места. Через несколько секунд Полуночник взревел с такой животной яростью и злобой, что едва не обрушились стены.

Мне не пришло в голову, что Полуночник перебудил всю округу, пока в комнату не ворвался отец с выражением ужаса на лице.

Папа испуганно переводил взгляд то на меня, то на Полуночника, тем более что мы оба были в чем мать родила. Он потребовал объяснений — какого черта мы стоим в сторожевой вышке в такой неурочный час да еще без единой одежки, чтобы прикрыть срамные места.

— Надеюсь, у вас найдется достаточное оправдание, — предупредил он, угрожающе понизив голос.

— Нам уже гораздо-гораздо лучше, — заявил африканец. — Мы прогнали Гиену. Гиена всегда боится львов.

Он потряс погремушкой.

— Маленький Богомол сказал Гиене, чтобы он не смел к нам возвращаться. Гиена больше не потревожит вашего сына.

— Призрак ушел, — сообщил я отцу.

— Вы же меня до смерти напугали! — вскричал он, и в этот момент в дверях появилась мама, сжимая в руках кочергу.

Она ахнула, увидев нас голыми, но потом строго и пристально посмотрела мне в глаза. Я был уверен, что мне попадет, но вместо этого она рассмеялась, как будто ничего смешнее нас с Полуночником в жизни не видала, и тотчас же, повинуясь необъяснимому порыву материнского сердца, разрыдалась.

— Тише, успокойся, Мэй, — сказал папа, целуя ее в лоб. — Теперь все будет хорошо.

Наконец, она утерла глаза.

— Простите меня. Вы все, наверное, принимаете меня за дурочку.

Мы все заверили ее в обратном, а папа галантно заявил, что он счастлив, что женат на подобной дуре. Даже с растрепанными волосами и глазами, красными от слез, мама никогда не казалась мне более прекрасной, чем в тот момент.

Успокоившись, она попросила меня набросить на себя хоть какую-нибудь одежду.

— Если хочешь, можешь сегодня поспать с нами, — добавила она.

— Нет, мама, я лучше пойду к себе, если ты не против.

— Ты так хочешь? — удивился отец.

— Да, если Полуночнику можно остаться со мной.

— Разумеется, — сказала мама, одаривая улыбкой нашего гостя, который тоже заразительно и широко улыбнулся.