Бродя по Нью-Йорку наших дней, мы вспоминали слова, написанные много лет тому назад: «Нью-Йорк — город пугающий. Миллионы людей мужественно ведут здесь борьбу за свою жизнь. В этом городе слишком много денег. Слишком много у одних и совсем мало у других. И это бросает трагический свет на все, что происходит в Нью-Йорке».

Тревогу американцев за завтрашний день, за здеровье кормильца, за судьбу детей, за судьбу страны мы ощущали повсюду, хотя американская традиция улыбаться даже в самые грустные минуты казалась непоколебимой.

В цехе одного из промышленных предприятий мы заметили веселенький плакатик: «Шевелись, выгляди живым, а то тебя заменят кнопкой».

Вроде бы шутка, юмор, но в них реальная угроза, неумолимо исходящая от технической революции, механизации и автоматизации в условиях капитализма. И мы вспомнили слова продавца жареной кукурузы, которого встретили Ильф и Петров в городе Скенектеди:

— Понастроили машин. Все делают машинами. Нет больше жизни рабочему человеку.

Рассказывая о современной Америке, нельзя было обойти молчанием ее молодежь. В дни Ильфа и Петрова молодых американцев называли «потерянным поколением». Потом — «молчаливым поколением». Сегодня это — «бунтующее поколение».

— Нам стыдно, что наша страна превратилась в мирового полицейского, — сказал нам служащий компании «Кока-кола» в Атланте.

Этого юноши еще не было на свете, когда Ильф и Петров путешествовали по Америке. Не родился еще и лейтенант Келли, убийца вьетнамских женщин и детей. В тот год, когда писалась «Одноэтажная Америка», еще не столь отчетливо был слышен скрежет шестерен «военно-промышленного комплекса». Страна еще не знала слова «Пентагон», еще не плыли за океан корабли с американскими солдатами на американские базы.

Мы увидели Америку в глубокой трясине несправедливой колониальной войны, которая продолжается уже свыше восьми лет и определяет весь политический и моральный климат страны.

Когда Ильф и Петров бродили по улицам Атланты, они, возможно, обратили внимание на негритянского малыша, торговавшего фруктовой водой на Аубур-авеню. Этого малыша звали Мартин Лютер Кинг. Мы были на его могиле в Атланте. «Свободен наконец! Свободен, наконец! Слава всемогущему богу, я свободен, наконец!» — выбито на мемориальном камне. Трагический смысл этих слов беспредельно жесток и отчетливо ясен. Лишь смерть приносит негру освобождение. В Чикаго мы были на митинге негров- бедняков. Сподвижник Мартина Лютера Кинга молодой священник Джесси Джексон говорил:

— В этом обществе наша жизнь похожа на бег по лестнице эскалатора, который движется вниз. Мы бежим вверх, а опускаемся все ниже и ниже…

Но все решительнее и громче заявляют о себе двадцать пять миллионов американских негров. Если бы Ильф и Петров снова проехали сегодня по когда-то тихой 14-й улице Вашингтона, они бы не узнали ее. И не потому, что ее изменили новые постройки, а потому, что в негритянском районе почти каждый третий дом носит следы прошлогодних пожаров.

Америка больна, тяжело больна. Снова газеты пишут о голодных детях. И это в самой богатой стране «свободного мира».

Мы читали очередной отчет министерства юстиции о феноменальном росте преступности, уже в несколько раз обогнавшей рост населения. От бесстрастной статистики убийств, ограблений, изнасилований рябило в глазах.

Включив однажды в номере мотеля телевизор, мы увидели знакомую улицу в Чикаго и полицейских, штурмующих какой-то дом. Звучали выстрелы, гремели взрывы гранат со слезоточивым газом. Крупным планом показали пятно крови, расплывшееся на подушке.

— Облава на гангстеров? — предположил Москвич.

— Уничтожение «черных пантер» продолжается, — бесстрастно объяснил телевизионный комментатор. — Есть сведения, что местный руководитель этой негритянской организации Фрэд Хэмптон был убит спящим. Полиция отказалась подтвердить или опровергнуть это сообщение.

В другой вечер мы видели на экране телевизора, как американские каратели избивали вьетнамца, заподозренного в симпатиях к партизанам. Это было страшно. Это было так страшно, что многие матери, как мы потом узнали, звонили на телевизионную студию и возмущались:

— В следующий раз перед тем, как показывать подобные сцены, предупреждайте нас, зрителей, чтобы мы успели увести от телевизора детей.

Телевизионный редактор, который рассказывал нам об этих звонках, пожимал плечами.

— Это, конечно, была ужасная сцена, — соглашался он. — Но намного ли она ужаснее тех, которые дети видели во время прошлогоднего избиения молодёжи в Чикаго или тех, что они ежедневно видят в «ковбойских» и «гангстерских» фильмах?

Мы были в Нью-Йорке, когда стало известно о расстреле оккупантами вьетнамских крестьян в деревне Сонгми. В вагоне нью-йоркской подземки мы видели американца, наверное, только что купившего газету. Он развернул ее и оторопел. Растерянно он переводил взгляд от портретов экипажа «Аполлона-12» к портрету лейтенанта Колли. Триумф и несмываемый позор. И то и другое — Америка.

Мы видели еще и другую Америку: возмущенную, гневную, решительную. Мы были в штате Колорадо, когда сторонники мира провели свой первый «мораторий», требуя немедленного возвращения американских войск из Вьетнама. Через месяц после этого мы видели грандиозную антивоенную демонстрацию в Вашингтоне, в которой приняло участие около полумиллиона человек.

В Оклахоме, Техасе, Джорджии, Южной Каролине мы встречались и беседовали с деятелями ультраправых организаций, которые при одном слове «коммунизм» приходили в ярость. Их много, не будем закрывать на это глаза. Сегодня их гораздо больше, чем было в тот год, когда Ильф и Петров писали: «И уже растут «американские легионы» и «лиги свобод», понемногу воспитываются фашистские кадры, чтобы в нужный момент превратиться в самых настоящих штурмовиков…»

В Чикаго мы были в гостях у американских коммунистов. Им нелегко, но они не сгибаются под обстрелом реакции и мужественно несут людям светлые идеи Маркса и Ленина. Можно только восхищаться самоотверженностью и героизмом этих людей, настоящих сыновей и дочерей американского народа.

… На нью-йоркском аэродроме имени Джона Кеннеди царила обычная суета. Самолеты прилетали и улетали, негры-носильщики провозили тележки с багажом, слышалась разноязычная речь. Туристы обступали лавочки сувениров.

И вдруг проход между кресел опустел. В проходе появились три дюжих санитара, которые волокли за собой душевнобольного — маленького, сморщенного человека с вытаращенными глазами и острой рыжей бородой.

Маленький человек пытался вырваться из цепких рук санитаров и кричал жутким, леденящим душу голосом:

— Все кончено! Вы разве не знаете, что «Аполлон-12» расколол Луну! Огромные камни падают на Землю. Гибнет цивилизация. Род человеческий исчезает во мраке Вселенной!..

Это была последняя сценка, которую зафиксировала память Москвича в том безумном мире, основанном на жестокости, социальной несправедливости и человеческих потрясениях. И он как-то по- особенному ощутил правоту слов авторов «Одноэтажной Америки»:

«Надо увидеть капиталистический мир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинства социалистического устройства нашей жизни, которые от ежедневного соприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутся особенно значительными».

В воздухе за стеклянными стенами пассажирского салона кружились первые снежинки. Аэродромные динамики объявляли посадку на московский самолет…