И тогда Вашингтонец вспомнил, что в его журналистском блокноте есть запись беседы с известным в Америке актером и драматургом Осси Дэвисом.

— В период молодости нашей нации, — говорил Дэвис, — звуки выстрелов были музыкой нашей мужественности. Мы согнали краснокожих с их земли и растоптали их расу. И это звучало для нас как музыка. Мы закабалили черных, отняли у них плоды их труда и право на человеческое достоинство. И это звучало для нас музыкой. Мы воздвигали славу Америке на перемолотых костях отдельных людей и целых народов. Мы воздвигли эту славу не с проповедью любви и мира, а путем насилия, путем агрессии против тех, кто был слабее нас. Но теперь дуло револьвера, завершив полный цикл, направлено на нас самих, и закон возмездия, от которого нам так долго удавалось увиливать, стучится, наконец, в нашу дверь.

… Каждый американец знает, где находится Додж-сити. Но редко кто из них слышал, что в самом центре Америки, в трех часах езды от этого нашумевшего города, стоит еще город, который называется Москвой.

Мы бы, наверное, посчитали себя плохими москвичами, если бы не отправились навестить своих канзасских земляков. Здешнее Подмосковье выглядело необычно: не было ни березовых рощ, ни широких рек, ни оживленных поселков. Кругом лежала степь, такая ровная и гладкая, что казалось, будто кто-то специально прошелся по ней гигантскими катками. На полях то и дело попадались нефтяные качалки. Издалека они напоминали кузнечиков, заглядывающих под листья в поисках капелек росы.

Но вот появились башни элеваторов, и мы въехали в город Москву. Пробежали полтора десятка домиков, и мы очутились опять в чистом поле. Москвы как таковой не оказалось.

— Быть может, эта Москва раскинулась не столько вдоль, сколько поперек? — предположил Москвич.

Пришлось вернуться в город и у газолиновой станции свернуть направо. Не прошло и минуты, как мы были на южной окраине города, возле одноэтажного здания школы. У калитки лежал, позевывая, огромный пятнистый дог, лишая нас возможности зайти на школьный двор. За школой начиналась взлетная площадка. Там стояло несколько одноместных самолетиков. Было ясно, что это не Домодедово и даже не Быково.

Из степи налетел мини-смерч и закружил опавшие листья на главной московской улице, состоящей, всего из нескольких строений. Так выглядела, наверное, бывшая Тверская-Ямская во времена благополучного княжения Юрия Долгорукого. Улица была безлюдной.

— Где же тут жители? — удивился Москвич. — Должен же, наконец, здесь быть хотя бы свой Моссовет!

Вспомнив, что мистер Адамс, гид авторов «Одноэтажной Америки», всегда брал самую достоверную информацию на газолиновых станциях, Вашингтонец подъехал к бензоколонке и отправился в разведку.

В накуренной комнате верещал телевизор. Молодой парень в форме полицейского, развалясь в кресле и положив ноги на стол, с интересом следил за перипетиями матча регбистов. Его широкий пояс с пистолетом был небрежно отброшен на диван, где сидел механик, поглядывающий то на экран, то на дорогу. Полицейский не удостоил вошедшего взглядом. Очевидно, если бы техасец Джек Райт, погребенный в Додж-сити на Бут-хилле, встал из своей могилы и под окнами газолиновой станции принялся опять палить в детей, то и это событие не заставило бы полицейского оторваться от экрана, на котором регбисты Канзасского университета ломали ребра своим коллегам из Бостона. Вашингтонцу ответил механик:

— Оффис мэра мистера Джека Гескла находится здесь же, на газолиновой станции. Он сейчас поехал домой обедать.

— Господин мэр вернется?

Вопрос показался механику даже смешным. Мистер Гескл владеет и этой газолиновой станцией и самым большим элеватором. Разве такой уважаемый джентльмен дает кому-либо отчет о своих планах?

— Лучше всего позвоните ему домой, — посоветовал механик.

Попасть на прием к мэру канзасской Москвы оказалось куда сложнее, чем к председателю Моссовета товарищу Промыслову. Мистер Гескл сегодня никого не принимал.

— Я согласен говорить с вами только по телефону, — объявил он.

— Мы тоже согласны, — ответил Вашингтонец. — Но как же мы сможем передать вам по телефону бутылку московской водки, которая едет из самой Москвы?

В телефонной трубке раздались неопределенные звуки, выражающие, очевидно, душевное терзание мистера Гескла.

— Хорошо, приезжайте ко мне домой, — сказал он не очень уверенным голосом.

Мэр города Москвы встретил нас на крыльце. Вид у него был настороженный, даже испуганный, будто мы явились сюда, чтобы описать у него элеватор. Из-за спины мэра выглядывала его жена миссис Джозефина и взрослый сын Майкл.

Дом самого состоятельного москвича был высок и обширен. Мистер Гескл пригласил нас в богато убранную гостиную.

— Так вы, может быть, из этой Москвы, которая, как я слышал, есть еще у нас и в Техасе? — с некоторой надеждой спросил он.

Москвичу пришлось освободить мистера Гескла от последних иллюзий.

— Мы советские журналисты, путешествуем по Соединенным Штатам. Хотим задать вам несколько вопросов.

— И что, я должен отвечать на все, что вы спросите?! — воскликнул мэр. — Может быть, вы пожелаете узнать у меня, почему сегодня дует ветер!

Мы заверили его, что наши вопросы будут совсем нетрудными. Например, нам интересно узнать, как велик город, которым он управляет.

— В городе Москве триста пятьдесят человек, еще кошки с собаками, — радуясь своему остроумию, ответил мэр.

Нам этот ответ тоже показался удачным, и мы вынули блокноты.

— Вы что-то хотите записывать? — опять насторожился мистер Гескл.

— Да, хотим, ведь мы уже объяснили вам, что работаем в «Правде». Скажите, пожалуйста, что интересного есть в вашем городе?

— Да ничего тут нет, — хмуро сказал мэр. — Сплошное захолустье…

— Но почему же? Мы уже видели школу, аэродром…

— Некоторые фермеры побогаче имеют свои самолеты. Их здесь что-то около четырех, — сообщил мэр. — Или вам требуются точные цифры?

Мы ответили, что вполне удовлетворимся этими приблизительными сведениями. Мистер Гескл улыбнулся. Постепенно он начал осваиваться в нашей компании и освобождаться от своей скованности. Первоначальные волнения мистера Гескла нам стали понятны после того, как мы узнали, что он впервые видит советских людей.

— Я здесь родился, и прожил 48 лет, и могу твердо вас заверить, что никогда к нам еще не приезжали из настоящей Москвы, и никто из наших горожан не бывал в России. Но они, конечно, гордятся тем, что живут в городе, который носит имя вашей столицы.

Мы поблагодарили мистера Гескла за его дружеские слова и сказали, что желаем канзасским москвичам всего самого хорошего.

— А главное — мира.

— Мир — это самое главное, — охотно согласился мистер Гескл. — Пусть всегда будет мир!

Вспомнив о подаренной ему московской водке, мэр приказал сыну откупорить бутылку.

— За мир я выпью с удовольствием, — сказал он. — Мы, американцы, не хотим ничего, кроме мира. Я уверен, что и вы там, в России, тоже. Нам ведь с вами нечего делить, не правда ли?

Эту короткую речь мэр произнес стоя. Встали и мы. Вслед за нами поднялись с дивана Джозефина с Майклом. Не хватало только духового оркестра, исполняющего национальные гимны двух великих держав, и пощелкивающих на ветру государственных флагов.

Затем Джозефина сходила на кухню и принесла оттуда три высоких стакана, картонную коробку апельсинового сока и изящное ведерко со льдом. Догадавшись, что мистер Гескл собирается пить русскую водку по-американски (наперсток водки, полстакана льда и полстакана апельсинового сока), Москвич запротестовал.

— Зачем же портить водку? — мягко упрекнул он хозяина. Вместо высоких стаканов появились три