странице.

Все, кончил. Телефон словно бы только этого и дожидался. Фомин схватил трубку.

— Слушаю!

— Коля! Это ты? Я уже три раза звонила тебе домой, а тебя все нет. Дед посоветовал искать на работе. — Фомин с радостью узнал Валю. Она была чем-то очень взволнована, говорила быстро. — Господи, как я рада, что тебя нашла! Ни с кем другим не хотелось советоваться, только с тобой (Фомин мельком подумал: «Так вот кто звонил строгим голосом».) Коля, тут у меня сидят ребята, мои ученики… Ты меня слушаешь?

— Ну, и что твои ребята? — Фомин поскучнел. Она действительно разыскивала его по делу.

— Они сделали ужасную глупость. Сегодня ночью угнали чужую машину. Просто покатались. А кто-то им сказал, что за угон судят… Но они же не украли…

«Вот значит кто угнал маленького, горбатенького и появился ночью на Фабричной. Подростки- школьники, неплохие ребята, как уверяет Валя. У нее все ребята неплохие. Сколько же их было? Как фамилии?» Фомин взял ручку, приготовился записать.

— Они оба из девятого «А», — продолжала Валентина Петровна. — Ужасно трусят пойти в милицию. Дома у них еще ничего не знают, домой они идти не хотят, боятся.

— Бояться им теперь уже нечего. Чем скорее придут и во всем признаются, тем для них лучше. Они вдвоем были или еще кто постарше?

— Вдвоем! Толя не ездил он лишь открыл и завел машину. Ездил один Витя.

«Значит Шемякина с ними не было», — отметил про себя Фомин.

— Все равно, пускай приходят оба. Как их фамилии?

С соседней кровати послышался слабый стон. Володя поднял голову от синего томика Ключевского. В дверях, убегая, мелькнул халат медсестры. Вскоре в палате появилась Галина Ивановна, за нею вся обычная свита. Кто-то проскочил вперед, пододвинул табурет к изголовью забинтованного невидимки. Галина Ивановна села и склонилась к Горелову. Он что-то сказал невнятно.

— Милый вы мой! — Галина Ивановна взяла невидимку за руку. — Молодчина! Вот обрадовали!

По ее знаку наступила полная тишина. Из бинтов послышалось:

— Го… лова… бо… лит…

— Ничего, ничего, миленький! — Галина Ивановна склонилась над забинтованной головой. — Теперь пойдем на поправку. — Она через плечо отдала энергичные, краткие распоряжения, понятные только ее свите. — Самое страшное уже позади, сейчас укольчик сделаем… — Она еще что-то говорила утешительное, а потом спросила: — Хотите ли вы рассказать следователю, как все случилось?

— Не на… — еле слышно произнес Горелов. — Болит…

— Не надо так не надо. Торопить не будем. — Она внушительно поглядела на свиту. Это значило, как понял Володя, что следователь может сколько угодно просить и настаивать — все равно его сегодня к Горелову не пустят.

Володю это почему-то обрадовало. Медики ушли, он остался вдвоем с невидимкой. Володе показалось, что розовый лопушок, торчащий из бинтов, насторожился, прислушивается. И пальцы с синими буковками ЛЕНА напряженно сжались.

«Сказать ему, что приходила его девушка, или пока не говорить? Слаб, разволнуется». Поколебавшись, Володя решил не волновать Горелова: «Никакого вмешательства в это дело!» Однако наперекор разумному решению мысль трудилась над разгадкой известных Володе фактов. Во-первых: Лена о чем-то «говорила» своему Саше, что-то она «знала». Во-вторых: тетя Луша не бегала за Леной в Посад, кто-то другой — но кто же? — известил Лену о несчастье с Гореловым. И в-третьих: человек-невидимка явно не спешит встретиться со следователем…

Володя остро ощущал, что ему сейчас недостает прежнего размаха воображения, умения выстроить оригинальную и смелую концепцию. Да, прав был знаменитый математик, утверждавший, что лучшие творческие идеи приходят не за столом. «И тем более, — добавил Володя про себя, — не в постели! Лучшие идеи приходят во время прогулок на свежем воздухе. Я залежался и потому не в форме, — таков был Володин категорический диагноз. — Скорее на улицу, и как можно больше движения!» Он встал, взял костыли и поковылял из палаты.

— Берегись! Задавлю! — Больничным коридором навстречу Володе лихо катил в инвалидной коляске Васька Петухов. — Владимир Алексаныч! — заорал во все горло Васька, дрыгая в воздухе обеими здоровехонькими ногами. Руки его крутили ободья огромных колес. — Покатаемся, а? Я к вам через весь город! Своим ходом. Милиционер хотел задержать, а я ему: «Еду в больницу». Он отпустил… Поверил! — Это слово Васька выговорил не без гордости. Разве бывало раньше, чтобы ему, Ваське Петухову, вот так — сразу! — поверили? И кто? Сама милиция!

Инвалидную коляску Васька извлек из монастырского подземелья. Чья она, уже никто не помнил. Дед Анкудинов и чудо-фотограф Женя отремонтировали коляску — с Васькиной активной помощью. И вот — пожалте кататься, Владимир Алексаныч!

— Спасибо! — Володя растрогался. — Ты даже не представляешь себе, как я рад!..

— Да что там… Пустяки… — важничал Васька.

— Не пустяки… Понимаешь, я увидел коляску и с этой минуты поверил в себя. В любом деле очень важно поверить, что начинает везти. Везенье придает человеку сил.

С помощью Володи Васька спустил коляску со второго этажа и выкатил из больничных дверей в сосновый лес. Колеса подпрыгивали на вылезших из земли корнях. Невидимая паутина внезапно налипала на лицо, Володя ее соскребал обеими руками. Обилие паутины обещало долгое бабье лето.

Васька привез Володю на отлогий берег Пути.

— Съедем, а? Как на саночках!

— Была не была! — вскричал Володя. — Съедем!

Вниз коляска скатилась — дух захватывало. Но зато и попыхтели они, выбираясь обратно. Васька толкал коляску сзади, Володя изо всех сил крутил колеса. Ничего, выбрались без посторонней помощи.

Наверху они остановились передохнуть. Васька вдруг смешливо фыркнул.

— Ты что? — спросил Володя.

— Да так… — Васька покрутил головой. — Вспомнил… Сегодня на переменке… Надо же! Сидят и трясутся… Я им… А они…

Васькины рассказы огорчали Володю скудостью словаря. В записи они бы превратились в нечто маловразумительное. Но в живой Васькиной речи — с выразительной мимикой, жестами — была уйма чувств, красок и образов. Слушая Ваську, Володя вспоминал отзыв известного исследователя Арктики о речи эскимосов. Эскимоса трудно понять, если не глядеть на говорящего. Имеют значение не столько слова — их у эскимосов немного, — сколько эмоции, они расцвечивают речь.

Однажды Володя пошел на смелый опыт. Сразу после Васькиного — причем не лучшего! — рассказа о новом фильме Володя раскрыл свежий номер толстого журнала и прочел несколько страниц прозы Мастера — так называли критики одного известного писателя. И что же? Проза Мастера произвела на Володю впечатление вялой. Мастер отбирал каждое слово, как яблоко на базаре, ощупывая и обнюхивая с брезгливой складкой у рта. Он писал изысканно и потому бесчувственно, бессердечно, без души. Володя через этот опыт — его примитивность он прекрасно понимал! — постиг, что выразительность языка достигается не отбором особенных слов, а умением поставить простое слово так, чтобы оно зазвучало в полную силу… Гости съезжались на дачу… Все смешалось в доме Облонских…

Сейчас, слушая бессвязную, но поразительно красочную, эмоциональную речь Васьки и не сводя глаз с его плутоватой физиономии, Володя представлял себе вживе… Школьная мальчишечья уборная, двое девятиклассников, вынужденные принимать очень важное решение… Васька в роли опытного советчика… Суть вопроса Володе еще неясна, но он уже ощутил, что эти двое из девятого «А» влипли в какую-то скверную историю. Васька им что-то говорит… Ах, вот что… Васька им говорит полушепотом, что учительница физики Валентина Петровна знакома с Фоминым из милиции, для нее Фомин расшибется в лепешку!.. Тут Володя почувствовал язвительнейший укол в область сердца. Васькины сведения в житейских вопросах отличались большой достоверностью.

А эти двое девятиклассников, видно, тоже знали, что есть вещи, в которых Васька Петухов разбирается