сказала: «Все будет хорошо, милый», но я даже не взглянул в ее сторону. Поставил велик в саду и пошел к себе наверх.

Ну, я принял душ, смазал ссадины «Савлоном»[3], переоделся. Мне немного полегчало, и я спустился вниз, чтобы извиниться перед мамой, но ее нигде не было, ни в саду, ни в доме. Видимо, она куда-то ушла. Я взял чипсы и сел смотреть телевизор. А немного погодя пришел папа. Он тогда работал в дневную смену, но ему было еще рано возвращаться. Я смотрю – а он плачет. Он пришел из больницы. Мама упала в саду – кровоизлияние… соседи увидели… Короче, она умерла.

– Ох, Маркус…

– Но самое странное, что отец пробыл в больнице полдня. Я потом рассчитал время. «Скорую» вызвали минут через двадцать после того, как я уехал, а папа приехал в больницу через пятнадцать минут после этого. И все это время провел там. Он сказал, что сразу позвонил домой. Но меня не было. Он не знал, где я. Он потом устроил мне за это жуткий скандал, как будто я сам себя недостаточно ненавидел…

Голос Маркуса сделался совсем тихим.

– Ну вот, – сказал он. – Мама некоторое время была без сознания, а потом умерла. Отец просидел рядом с ней еще час, а потом вернулся домой – мне он тогда, разумеется, позвонить и не подумал. Короче, вы понимаете, что я имею в виду.

Наступило молчание. Эмили не знала, что сказать.

– Ну, про сад и про время…

– Нуда, Маркус, конечно…

– Да, – сказал Саймон. – Разумеется.

Он шумно прокашлялся.

– Она мне сказала: «Все будет хорошо, Маркус».

– Да.

Снова молчание. Эмили лежала на спине, натянув на уши шапку и застегнув спальник до подбородка. Несмотря на три пары носков, ноги все равно мерзли, но было слишком холодно и темно, и ей не хотелось вылезать из спальника и натягивать еще одну пару. Девочка некоторое время смотрела в темноту, и тьма клубилась вокруг, как живая.

– Маркус… – сказала она наконец.

– Да?

– Я все думаю – ну, про то, что сказала тебе мама.

– Да.

– Я просто… А что, действительно все хорошо?

– Да нет, конечно! Черт! Ладно, спокойной ночи.

Комната была до самых дальних уголков заполнена бледным, но ярким дневным светом. Эмили с трудом разлепила один глаз. Голова болела. Из носа текло. Девочка попыталась поднять руку, чтобы вытереть нос, и обнаружила, что ночью засунула обе руки в перчатках за пояс джинсов, чтобы согреться. Она высвободила одну руку и вытерла нос рукавом. Одной неприятностью стало меньше. Но было полно других. Спина после ночи, проведенной на полу, тупо ныла. Шапка сползла, и голова осталась открытой на ледяном сквозняке, который тянул от окна к двери. Когда Эмили попыталась повернуть голову, обнаружилось, что шея затекла. Губы пересохли и потрескались, и, когда девочка облизнулась, их защипало.

На улице дул сильный ветер, от которого позвякивали стекла в оконной раме.

Рядом кто-то храпел.

Эмили застонала про себя и не без труда расстегнула спальник с одной стороны. Неуклюже села и обвела взглядом удручающую картину. Девственно-чистая комнатка с белеными стенами, залитая солнечным светом, превратилась в какой-то сарай. Пол был засыпан пеплом и мелкими угольками – их, видимо, ночью выдуло из камина порывом ветра. Дальше простирались прочие следы преступления: три спальника, разрозненные ботинки и прочие шмотки, открытая книга, и, хуже всего, жуткая груда объедков: разорванные пакетики из-под чипсов, огрызки сыра, мандариновые шкурки, открытая банка с горчицей, грязные ножи и обгрызенный кусок индейки, завернутый в мятую пленку. Довершали неприглядное зрелище две всклокоченных головы, торчащие из спальников. Маркус спал с открытым ртом; рта Саймона видно не было, но, похоже, он-то и храпел.

Эмили протерла глаза и взглянула на часы. Девять двадцать. Судя по смутному ощущению в затылке, у нее начиналась простуда. Кроме того, она гадко себя чувствовала оттого, что не выспалась: она не могла заснуть еще как минимум час после того, как ее товарищи вырубились. Все из-за той последней истории Маркуса: она вертелась в голове неотвязно, как шершень, населяя тьму призраками.

Тут ее кольнула какая-то мысль. Что-то насчет Маркуса… нет, дело не в истории, хотя история по- прежнему ее тревожила. Но в чем именно дело, Эмили все еще никак сообразить не могла.

Девочка с трудом поднялась на ноги и принялась рыться в своих разбросанных вещах, пытаясь найти еще одну пару носков, чтобы согреть ноги. За то короткое время, которое ушло на поиски, она ухитрилась наступить как минимум на один кусок сыра, который тут же прочно влип в те носки, что были на ней. После этого Эмили еще наткнулась на банку персиков, которая пряталась за пустым полиэтиленовым пакетом. Она выругалась и немного попрыгала на одной ноге, держась за ушибленные пальцы.

Маркус пошевелился, приоткрыл невидящий глаз.

– Пора вставать! – объявила Эмили. Когда она села, чтобы натянуть еще одну пару носков поверх тех, сырных, в глаза ей бросился предмет, наполовину высунувшийся из рюкзака Маркуса. Это был будильник.

И тут она вспомнила все. Папа Маркуса! Ему же надо вернуться к сроку!