также использоваться ассистентами для частной практики. Однако гонорары ассистентов были ограниченны.

Профессор Нотнагель был уже в кабинете в окружении новых сотрудников.

– Добрый день, профессор Нотнагель.

– Добрый день, доктор Фрейд.

Зигмунд посмотрел с завистью на получавших тридцать шесть долларов в месяц ассистентов, некоторых из них он знал по работе в лаборатории. Когда профессор Нотнагель встал, направляясь в палату, за ним последовало его окружение. Действовала строгая кастовая система. Около профессора, стоявшего у койки пациента, которому нужно было поставить диагноз, могли находиться лишь два старших врача или специально приглашенные коллеги. Во втором ряду стояли ассистенты, в третьем – аспиранты и еще дальше – около десятка студентов из клинической школы, которые в отдалении уже мало что могли видеть.

Палату обслуживали две сестры. Это были полногрудые женщины, приезжавшие обычно в Вену из деревни в возрасте пятнадцати лет; единственное, что они умели делать, – это скоблить. Венская больница была благодаря этому самой чистой в мире. Многие из них приезжали в Вену не только ради работы, но и в поисках мужа. Лишь немногим улыбалось счастье в таких поисках. Девушки проводили в услужении годы, прежде чем их допускали к уходу за больными. Они завязывали волосы узлом, носили блузки с короткими рукавами из шотландки, длинные, почти до пола, юбки и белые фартуки, подвязанные на талии. Их отпускали с работы лишь дважды в месяц после полудня в воскресенье. У них была тяжкая жизнь.

Профессор Нотнагель устремил взгляд на блузки с короткими рукавами и выдворил сестер из палаты.

– В моем отделении ни одна женщина не должна обнажать свое тело, – закричал он. – Помните, длинные рукава до кисти руки!

Зигмунд был потрясен такой вспышкой. Повернувшись к собравшимся, Нотнагель сказал низким суровым голосом:

– Запомните раз и навсегда. Когда осматриваете пациента, мужчину или женщину, обнажайте только ту часть больного, которая обследуется.

Он подошел к первой койке, где лежала восемнадцатилетняя женщина с зеленоватым оттенком кожи. Табличка на кровати гласила, что у нее бледная немочь и анемия. У нее был извращенный вкус: она жадно глотала глину, грифель и другие несъедобные вещи. Полагали, что у нее умственное расстройство, а Нотнагель заверил окружающих, что расстройство желудочное. Он повернулся к сопровождавшим его, стал совершенно иным Нотнагелем. Его лицо пылало, глаза были теплыми и сверкающими.

– Мое первое предупреждение: вы должны проявлять крайнюю осторожность в определении диагноза. Недостаточно осмотреть тот орган, на который жалуется пациент. Вдумчивый врач осматривает больного с головы до ног и только после тщательного осмотра соединяет различные элементы в единый диагноз. Всегда помните, что тело человека – сложный живой организм, в котором все элементы взаимосвязаны. Головная боль может быть вызвана каким–то нарушением в позвоночном столбе. В лечении внутренних болезней единственным непростительным грехом является отсутствие чувства долга, который требует, чтобы больному было оказано все мыслимое внимание и была использована вся способность наблюдать.

Повернувшись к больной, он продолжал:

– Мы полагаем, что бледная немочь может быть связана с эволюцией половой системы, но не уверены в этом. Ей следует давать солодовый напиток, проводить физические упражнения…

Зигмунд размышлял по поводу заявления Нотнагеля. Это был подход, известный как «революция Нотнагеля»; он впервые слышал, чтобы так говорили о внутренних заболеваниях.

Затем они подошли к следующей койке, где находилась женщина средних лет, больная брюшным тифом. Она была источником зловония в палате, ибо испражнялась прямо в кровати. Зигмунд вспомнил изречение: «Каждый случай брюшного тифа идет от заднего прохода одного ко рту другого».

Нотнагель обратил внимание на то, что температура больной была 40 градусов по Цельсию, а пульс – слабого наполнения. На ее теле выступили розовые пятна. Он осторожно обнажил несколько пятен.

– Вероятно, у нее внутреннее кровотечение. Оно может привести к смерти из–за язв. Больная может также умереть от воспаления легких или от перитонита, но мы можем снизить ее температуру с помощью холодной одежды, заставив ее пить побольше жидкости и находиться в покое. Эта болезнь вызвана паразитом, но каким, мы не знаем.

На следующей койке лежала женщина в возрасте тридцати четырех лет, больная хроническим воспалением почек, болезнью Брайта. Нотнагель проанализировал симптомы.

– Лечение болезни Брайта, господа, такое: ограничение соли в диете, ни грамма мяса, но следите за тем, чтобы больная получала небольшие дозы двухлористой ртути. Мы надеемся, что это улучшит состояние ее почек. Беременность ей противопоказана. Ее состояние может измениться в любую сторону за месяц, а то и за целых десять лет.

Они подошли к следующей койке, к женщине двадцати восьми лет с токсическим зобом. Она пожаловалась Нотнагелю, что в палате очень душно. Нотнагель ответил:

– Напротив, температура здесь низкая.

Больная сбросила покрывало, обнажив себя. Нотнагель сжал губы и поправил покрывало. Он попросил больную показать язык, обратил внимание на мелкую дрожь. Затем он прощупал зоб и заявил, что зоб небольшой.

– Такой вид токсического зоба редко ведет к фатальным последствиям, но ослабляет сердце. Ее сердце уже перегружено, делая сто двадцать – сто сорок ударов в минуту. Это почти двойная норма. Мы еще не знаем, почему зоб так воздействует на сердце. Мы должны запретить ей кофе, чай, исключить умственное напряжение. Давайте ей настойку аконита; это яд, но он не опасен в малых дозах. Мы можем надеяться, что болезнь отступит, прежде чем надломится ее сердце.

«А как уберечь сердце врача от разрыва?» – спросил сам себя Зигмунд. Вопрос о правильности диагноза профессора Нотнагеля не возникал. Было очевидно и то, что, хотя специалист по внутренним болезням может поставить правильный диагноз, все еще мало знаний о методах лечения.

Словно угадав мысли Зигмунда, Нотнагель остановился перед койкой женщины в возрасте тридцати