занозистой проблемой. Он написал Лайелю: 'Я только что закончил подробное описание холодов в тропических районах во время ледникового периода и вызванной ими миграцией организмов… Все это соответствует теории об изменении видов'.

В письме к Гукеру он заметил: 'Какую книгу о неловких, расточительных, ошибочных, постыдных и невероятно жестоких деяниях природы мог бы написать подручный дьявола!'

С Джозефом Гукером у Чарлза сложились весьма своеобразные отношения. Они любили друг друга, восхищались друг другом, старались бывать вместе возможно чаще, еженедельно обменивались длинными письмами. И в то же время буквально воевали, отстаивая свои взгляды по тем или иным научным проблемам. Уютно устроившись в кресле в своем кабинете, Чарлз забрасывал наделенного ангельским терпением Гукера всевозможными просьбами:

'С присущей вам искренностью вы говорите о том, что многочисленные населяющие землю существа созданы непосредственно богом, и это противоречит моим суждениям. Если вам удастся доказать хотя бы один такой случай, моя теория рассыплется в пух и прах. Но я предпринимаю все возможное, чтобы разбить самую сильную оппозицию.

А сейчас хочу попросить вас о величайшем одолжении: прочитать переписанные набело страницы (около сорока!!) о флоре и фауне Арктики и Антарктики и о предполагаемом ледниковом периоде. Вы меня чрезвычайно этим обяжете, потому что без вашей помощи я обязательно насажаю ошибок в области ботаники'.

Сорок страниц составляли лишь половину того, что он первоначально собирался вместить в 'тонкую книжицу'. Шли недели, и стопка исписанных листов на его столе становилась все выше.

'Очень хорошо, – подбадривал он себя, – природа материала такова, что вместить его в маленькую книгу невозможно'.

Из писем Лайеля следовало, что 'теория об изменчивости видов тянет его к себе словно магнитом'.

В середине июля он разрешил упомянуть в предисловии к будущей книге, что работу Дарвина он одобряет. Чарлз был на седьмом небе от радости. Сэр Чарлз Лайель одобряет подход к происхождению видов, более глубокий, нежели исследования доктора Эразма Дарвина, французских ученых Ламарка и Кювье, Роберта Чеймберса, подход, разрабатываемый вот уже двенадцать лет, но до сих пор не принимаемый всерьез, – каким ударом это будет для коллег-ученых! К книге сразу появится доверие. Но когда же он ее опубликует? Ведь уже пошла вторая сотня страниц!

Если выдавалась свободная минута, Чарлз спешил провести ее в саду с детьми, помогал ему даже пятилетний Горас – они пытались скрещивать цветы. Душистый горошек, орхидеи или шток-розы слабо поддавались скрещиванию. Во время очередного визита в Кью, когда Джозеф Гукер показывал Дарвину, как идут работы по созданию нового озера – вода будет подаваться из Темзы, Чарлз пожаловался:

– До чего я невежествен! Даже не знал, что душистый горошек нельзя обрезать – для него это смерть.

– Этого не знал никто! Но я не позволю вам заниматься этим одному. Я начну скрещивать растения в Кью. Кстати, прочитав ваши записи до конца, я обнаружил, что все особи видов, на которые вы ссылаетесь, имеют, как мне показалось, непрерывное распространение.

– Другими словами, они… эволюционируют?

– Похоже, что так.

Худое лицо Чарлза расплылось в благодарной улыбке.

– Значит, хотя бы частично вы согласны со мной – я очень этому рад.

Воспрянув духом, он решил, что будет полезно в одном документе вкратце изложить смысл дела всей его жизни. Он сделал это в ответном письме Асе Грею, который постепенно становился ведущим ботаником в США. Чарлз написал своему другу:

'.. Либо виды были созданы независимо, либо они произошли от других видов… Думаю, вполне возможно показать, что человек сохраняет те разновидности, которые наиболее этого заслуживают, другие же уничтожает… Как честный человек, должен вам сказать, что пришел к еретическому выводу: независимо возникших видов не существует, виды – это всего лишь ярко выраженные разновидности…

Еще одно слово в свое оправдание (ибо уверен, что вы обольете презрением меня и мои чудачества) – все мои выводы о том, как меняются виды, основаны на длительном изучении работ агрономов и ученых- садоводов (и бесед с ними); я совершенно ясно представляю себе средства, которыми пользуется природа, чтобы изменить виды и приспособить их к чудесным и исключительно прекрасным обстоятельствам, воздействию которых подвержено любое живое существо…'

При следующей встрече он сказал Гукеру:

– Какой наукой станет естественная история, когда мы будем лежать в могилах, когда законы изменения будут считаться важнейшими в естественной истории!

Отчасти вследствие написанного им письма Чарлз получил от Асы Грея приглашение приехать в США и прочитать лекции о сделанных им открытиях, проезд на пароходе в оба конца будет оплачен.

На мгновение Чарлз даже забыл о своей работе: вспомнился 'Бигль', сам Чарлз еще молод, он лежит в гамаке в своей каютке, отщипывает кусочки печенья, глотает изюм – по наказу отца, – а под ним сердито ворочается океан.

В это лето каждый вечер Чарлз читал Эмме. К счастью, популярной литературы в тот год вышло много. В лондонских книжных лавках он приобрел 'Каллисто' Джона Генри Ньюмена, роман в стихах Элизабет Браунинг 'Аврора Ли', 'Джон Галифакс, джентльмен' Дины Марии Муллок, 'Бритье Шагпета' Джорджа Мередита.

Когда Эмме хотелось прогуляться на свежем воздухе, Чарлз водил ее по Песчаной тропе три или четыре круга. Они получили добрые вести об их втором сыне, одиннадцатилетнем Джордже; он прекрасно успевал в школе в Клэп-хеме, которую возглавлял его преподобие мистер Притчард, беззаветно влюбленный в науку. Джордж, представленный отцом как 'страстный энтомолог', не был ограничен изучением греческого и латыни, но постигал математику, обучался рисованию и современным языкам, собирал коллекцию жуков и насекомых. Ежемесячно ему разрешалось на день съездить домой.

Сам Чарлз никуда не ездил. Помимо работы над распухавшей рукописью он следил за воздействием соленой воды на растения, изучал голубей и кроликов. Как оказалось, скелеты домашних кроликов имеют различия. Удивительно, думал Чарлз, что ни один зоолог не счел важным всерьез заняться изучением настоящих различий в скелетах домашних животных и птиц. Он все больше убеждался, что в ботанике философский дух присутствовал куда в большей степени, чем в зоологии. Даже общим положениям в зоологии он не очень доверял, предпочитал справиться у ботаников.

Он работал полный рабочий день и довольно долго не испытывал недомоганий; беспокоили его разве что прострелы в пояснице, в такие минуты не разгибалась спина.

Он решил, что весной на пару недель поедет в водолечебницу около Мур-Парка в Хартфордшире; он не мог заставить себя вернуться в Молверн ведь там похоронена маленькая Энни.

За осень у него скопились новые сотни страниц тщательно документированного материала. Он писал невероятное количество писем с вопросами скотоводам, садоводам, путешественникам – любому другому человеку в Англии с головой хватило бы одной этой переписки.

Чарлз начал с темы, которая была ему хорошо знакома, – видоизменения при одомашнивании. Он указал, как, руководствуясь принципом отбора, скотоводы и птицеводы улучшали породу скота, овец, скаковых лошадей, веерохвостых и зобастых голубей.

'В настоящее время выдающиеся животноводы проводят методичный отбор, имея перед собой ясную цель – вывести новые подпороды, превосходящие им подобные'.

Таким же было положение в мире ботаники, где по сравнению с предыдущим поколением явно увеличились размеры и красота розы, георгина, фиалки и других цветов. Благодаря замечательному искусству садовников, которые при появлении чуть лучшей разновидности сразу начинали ее культивировать, заметно улучшились овощи в огородах, груши и яблоки, клубника.

К 13 октября он закончил главу 'О видоизменении. при одомашнивании', а также часть раздела 'О географическом распространении'. Желая проверить себя, он отвез эту часть работы Гукеру и провел в его доме приятный вечер, так что едва успел на поезд, отходивший с вокзала в половине десятого. Гукер прислал длинное письмо, в котором дал оценку работе: 'Прочитал Вашу рукопись с большим удовольствием,